С тобой моя тревога

— Сиди!.. Работы тебе и здесь хватит. — Василий взял Ивана за локоть, заставил сесть. — Не пори горячку!

— Думаешь, не возьмет? Возьмет! Он мне верит… Вот с Ларисой только неувязка… Ей еще год учиться.

Грисс рассмеялся.

— А ты не смейся! Как я сказал, так и будет!.. А кто вместо Сергея Петровича? Известно?

— Каюмов.

— А что?! Этот мужик тоже правильный! — одобрил Одинцов. — Тогда и я выпью. Только привыкнешь к человеку, поверишь в него — и на тебе…

Откуда-то сверху раздавался то мерный топот, то глухие удары, будто падало что-то мягкое.

— Что это там за топот? Вроде табун по деревенскому мосту бежит? — Иван прислушался.

— Дружинники… Занятия у них сегодня. Приемы самбо отрабатывают. Хочешь посмотреть?

— Не! Эти приемы я испытал на себе. Вроде тебе ничего плохого не сделали, а уже и сопротивляться не хочется и лежишь, как в пеленках закутанный. Посидим еще, Вася. Может, я еще чего не сказал тебе. Люблю душевно поговорить. А Мокруха — собака! — сказал, помолчав, Одинцов. — Он еще мне попытается козу сделать. Факт!

— Дурнов-то? Что он может?! — возразил Грисс.

— Не скажи! Мокрухой называют того, кто на мокрое дело решался, у кого кровь на руках…

— Пошевелите пальцами, Дурнов… Смелее, смелее! Сожмите кулак… Вот так… Да не бойтесь!

Дурнов неохотно пошевелил лимонно-желтыми пальцами, сморщил заросшее лицо в гримасе.

— Больно, доктор…

— Не притворяйтесь. Боли быть не может. Я выписываю вас на работу. Иначе пошлю на ВТЭК.

В стеклянном шкафу блестели хирургические инструменты. На столе, у письменного прибора, лежали ножницы и скальпель со следами фиолетового карандаша на лезвии. Врач поднялась, чтобы вымыть руки. Дурнов глядел ей в спину на завязанные бантиком лямки халата. Он положил руку на мрамор прибора, потом на скальпель и тихо переложил его в карман пиджака.

Врач расписался на бюллетене.

— В регистратуре поставите печать, — сказала она. — Побриться бы пора… Следующий пусть зайдет!

Дурнов вернулся в общежитие. Пока он был в поликлинике, уборщица вымыла полы; влажная тряпка лежала у двери. Дурнов снял плащ, прямо в костюме лег поверх одеяла, вынул скальпель, большим пальцем потрогал лезвие и хмыкнул: точить надо.

Выпить бы! Но после визита Цыгана денег осталось меньше малого. Он встал, сунул оружие под подушку, прошел к платяному шкафу. На средней полке стояли цибики чая. Соседские. Дурнов ополовинил каждый на блюдечко, взял маленькую кастрюльку и направился на общую кухню варить чифирь.

Дурнов нацедил в кастрюльку меньше чем на треть воды, высыпал заварку, поставил на газ.

— Надо рвать отсюда! — сказал он себе громко. — Однако Мокруха так не уедет! Он сведет счеты за все!

На окне в кухне лежал обломок наждачного круга. Дурнов сунул его в карман и несколько минут стоял над кастрюлькой, вдыхая крепкий запах чая, и наблюдал, как бурлит крепкое пойло. Он снял кастрюльку после того, как выкипело не меньше половины воды, а чаинки превратились в бурые распаренные ошметки.

Дурнов прикрыл кружку чистым бинтом, перелил в нее напиток, выжал распаренные чаинки. Черно-коричневое пойло покрылось маслянистой пленкой. Ожидая, пока остынет чифирь, Мокруха принялся точить скальпель. Он пробовал остроту лезвия на ногте большого пальца, иногда примерялся, сжимал рукоятку и ворчал: гладкая и узкая, она плохо держалась в ладони. Ушибленные пальцы побаливали, когда он сжимал их в кулак.

Мокруха вспомнил, что сапожники обшивают ручки своих ножей кожей или обматывают изоляционной лентой. Мигом разыскал изоляцию и намотал толстым слоем на ручку. Теперь пальцы прочно вжимали в мякоть ладони клейкую рукоятку. Он отхлебнул глоток и другой наркотика.

«Ничего, Цыганок, за все поквитаюсь, — шептал Дурнов. — Ты у меня попомнишь, нежная душа! Где встречу, там и пришью. Завязал, говоришь!? В честные полез! Здоров только, один не слажу… Похитрее надо… Я тебе табачку в рожу, в кари глазки швырну… посмотрим, кто кого. И на вокзал, на поезд… Если даже задержат, попутают на мокром деле — вышки не дадут. Он первый, скажу, на меня напал. Дадут срок. Факт! Так в тюрьме среди своих лучше, чем на воле. Там в почете буду у блатных».

Дурнов пил остывший чифирь мелкими глотками. Горький, терпкий наркотик начинал действовать: сердце стучало чаще, кровь волнами билась в виски. Мокруха чувствовал себя сильным и ловким, способным на самый отчаянный поступок. Он сжимал пальцы в кулак и уже не ощущал боли в суставах.

Кончался рабочий день. В комнате темнело быстрее, чем на улице. Через полчаса придут соседи. Мокруха заторопился. Прежде всего он выдвинул один за другим чемоданы из-под кроватей, пошарил в них. В одном нашел бумажник с деньгами, лежавшими в сберкнижке. Денег было тридцать рублей. Он сунул их в карман. Потом выбрал себе по росту теплое нижнее белье.