С тобой навеки

Аксель тянется мимо меня к своему чаю, делает глоток, ставит кружку обратно. Откинувшись на подушки, он говорит:

— Однажды мы с Райдером пошли в поход. Это было много лет назад. Мы довольно часто приезжали сюда на Рождество, и мы с ним ходили в большой Рождественский поход. И вот клянусь Богом, тем утром он подмешал мне что-то в овсянку. Мы встали рано, только мы вдвоём, позавтракали и прошли половину маршрута… — Аксель качает головой. — Я так тепло оделся и внезапно понял, что у меня есть, типа, секунд десять. Я никогда в жизни не раздевался так быстро.

Я закусываю губу.

— Ты успел?

— Едва-едва. И Райдер так сильно хохотал. Мудак.

— О Боже, Аксель. Это кошмар, когда в кризисный момент на тебе надето много одежды.

Он мрачно кивает, а его ладонь поглаживает спину Скугги.

— Иногда я покрываюсь холодным потом, просто вспоминая об этом. Райдер до сих пор это отрицает, но накануне я знатно надрал его задницу в Марио Карт, а до этого момента у него была довольно длительная череда побед. Он сделал то, что ему хорошо удаётся — вёл себя спокойно, безразлично, заставил меня утратить бдительность. Он вёл себя так буднично, что я думал, будто между нами всё хорошо. И это было наивно. Я знаю, что Райдер предпочитает такую месть. Исподтишка и проворно. Думаю, он подмешал мне в овсянку слабительное, когда я встал за молоком. Потому что клянусь, когда я вернулся, вкус изменился.

Я старалась не рассмеяться, но я не могу сдержаться.

— Твоя семья ничего не делает вполсилы, да?

Он вздыхает и смотрит на меня.

— Да, это точно.

После небольшой паузы я говорю ему:

— Ты единственный, кому я когда-либо открыто признавалась в этом.

Он заправляет прядку моих волос за ухо и спрашивает:

— Почему?

— Потому что нас всю жизнь учат: позорно и нежелательно обсуждать этот аспект наших тел, и уж тем более когда с этим есть проблемы. Я не могу рассчитывать, что люди отнесутся с состраданием к этой части меня. Так что я старательно её оберегаю.

Аксель хмуро смотрит на кошечку, размеренно проводя ладонью по её спине.

— Я не понимаю, почему это считается постыдным, тогда как наши тела просто работают таким образом, или, в твоём случае, это вызвано заболеванием, — он притихает на минуту, колеблется, затем говорит: — Но я понимаю, каково это — оберегать часть себя.

Я смотрю на него.

— Да?

Он кивает. А затем после долгой паузы продолжает:

— Несколько лет назад я узнал, что я… — он прочищает горло. — Что у меня аутизм.

Моё сердце совершает кульбит. Слова всплывают на поверхность моих мыслей, но я ничего не говорю. Я молчу. Потому что Аксель сказал мне, что когда он пытается подобрать правильные слова, ему нужно время. Так что вместо этого я кладу свою ладонь на его и сжимаю. Он переворачивает руку так, чтобы наши ладони встретились, затем переплетает пальцы.

— Я не говорю об этом, — говорит он наконец. — Не потому что пытаюсь скрыть. Я не стыжусь. Но это… — он сипло сглатывает и сжимает мою ладонь. — Думаю, даже если я смирился с этим, и для меня это имеет смысл, я знаю, что так будет не со всеми. Так что каждый раз, когда я подумываю сказать кому-то, мне нужно приготовиться, решить, стоят ли они этого риска.

Он притихает так надолго, что я осмеливаюсь сказать:

— Но твоя семья?

— Теперь они знают. Какое-то время я… я не знал, как им сказать. Как будто я просто не знал нужных слов, и каждый раз, когда я пытался сказать, я просто… не мог. Так что я откладывал это слишком долго. Когда у моей сестры Зигги случился срыв, и ей поставили диагноз, я чувствовал себя таким виноватым. Мы очень разные люди, и нейроотличность уникальна для каждого человека, но было столько признаков, которые я должен был увидеть до того, как она скатилась в такое плохое состояние. Я должен был быть рядом с ней, но я был здесь, ушёл в своё дерьмо и… — он вздыхает. — Тогда я решил, что мне надо найти способ. Потому что Зигги заслуживала знать, и моя семья тоже.

— Я знаю, что они любят меня, моя семья. Разумом я знал, что они целиком и полностью поддержат меня; так и было. Я просто… мне нужно было найти способ сказать им так, чтобы справиться с этим. Это заняло у меня целую вечность, но я написал каждому из них письмо на электронную почту, потому что так я справляюсь лучше. Уверен, это выглядит странно.

— Я не думаю, что это странно, — я сжимаю его ладонь. — Я думаю, это изумительно. Ты нашёл способ сказать им так, чтобы чувствовать себя в безопасности, и позволил себе сделать это.

Он кивает.

— Но даже тогда мне потребовалось найти время и смелость, чтобы сделать это с людьми, которые любят меня безоговорочно, — он смотрит на меня, и когда его глаза встречаются с моими, что-то сокрушительно острое пронзает моё сердце. — Потому что это та часть меня, о которой ты только что говорила. Часть, которую я оберегаю сильнее всего.

Я улыбаюсь ему. Перед глазами всё немного расплывается, и мой подбородок дрожит.

Его лицо напрягается.

— Почему ты плачешь?

— Потому что ты сказал мне, — шепчу я. — Ты только что поделился частью себя.