С тобой товарищи

— А я знаю?.. Ну, ты… — она легонько щелкнула себя по оттопыренной кофточке. — Мышелов будет, — как о каком-то важном открытии доложила она. — Царапнул, наверно, даже до крови.

…Из библиотеки Иринка пришла притихшая. Этот синеглазый, этот бедный Дон-Кихот, этот Женя, которого могут распять на кресте, не выходил у нее из головы. «А Катька все-таки легкомысленная», — с неудовольствием подумала она, вспомнив, как подружка больше не стала говорить о Жене, занялась своим «голубым» кудлатым котенком, а увидев Хасана, бросила Иринку, умчалась куда-то с горбоносым своим дружком.

В доме аппетитно пахло жареной рыбой. Приехал дед Назар, привез бабушке остромордых, колючих стерлядей.

— Мы такое место нашли, — рассказывал он, — хоть руками рыбу греби.

Бабушка положила ломтик стерлядки на хлеб, откусила, зажмурила глаза: «Вкусно». Спросила деда Назара, чуть скосив на него глаза:

— Так ты с кем, говоришь, был на рыбалке. Назар?

Дед Назар оскорбленно отложил вилку.

— Все не веришь? Думаешь, на старости лет браконьерством занялся?

Бабушка засмеялась, как маленькому, сунула в руку вилку:

— Но ведь было, Назарушка. Чего греха таить?

— Было, было… — буркнул Назар. — Мало ли чего было. Может, я с тех пор до самой последней клеточки изменился. Да и Егор… Разве ты его не знаешь? За браконьерство он себе голову снимет и «ой» не скажет. — И тут же другим, мечтательным голосом договорил: — Но место, Дарьюшка!.. Так и кишат, так и кишат, табунами так и ходят! Во какие! — дед Назар раскинул руки.

Иринка невольно улыбнулась: у деда Назара все «во, какое!» — и рыбы, и оводы.

Потом бабушка и дед Назар заговорили о каком-то Андрее Буйносове… Имя «Женя», произнесенное дедом Назаром, заставило Иринку насторожиться.

— Жалко Андрюшку… — раздумчиво проговорила бабушка. — Скоро уж год, как погиб. Нашел себе судьбу. А все из-за этой белобрысой… Помнишь, как он привез ее из Молдавии, Кристину-то?

Да, дед Назар помнил. Была Кристя большеглазая, щуплая, а вот, поди ж ты, прибрала к рукам даже такого своенравного парня, как Андрей.

Поговорили об Андрее и замолчали. Дед Назар хрустел поджаристой рыбьей корочкой. Бабушка грустно смотрела в окно.

— А что, Назар, правду ль Егор говорит, что у нас какие-то сектанты завелись?

Дед Назар досадливо отмахнулся.

— Говорят, что тараканы собираются в темных углах, шепчутся, господа бога денно и нощно поминают, — продолжала бабушка. — Может, и Кристя эта… Вон весной вся школа на ГЭС поехала, а она Женьку не пустила. И вообще никуда его не пускает. С чего бы? — Бабушка перевела взгляд на деда Назара. Он ничего не ответил.

Со вздохом поднявшись со стула, бабушка подошла к комоду, вытащила из верхнего ящика неоконченный чулок и опять вздохнула.

— Ну и напетляла я, хоть опять распускай. Чепуха какая-то со зрением: то вижу, то будто пленкой мне глаза застилает.

Иринка, поджав ноги, сидели на диване. Бабушкины слова о сектантах, о Кристине, о Жене снова напомнили ей Сережин рассказ о распятом на кресте человеке, монастырские развалины и бледного мальчика с лицом киноартиста.

«Зачем он крестится?» — подумала она и громко позвала:

— Бабушка, это ты про этого Женю спрашивала, помнишь, тогда?

Смешно спустив очки на кончик носа, бабушка поглядела на Иринку:

— А ты не ушла? Собиралась же…

— Про этого? — не отвечая на вопрос, повторила Иринка.

— Ну-у про этого, — не понимая, куда клонит внучка, подтвердила та.

Иринка спрыгнула с дивана, поправляя поясок на платье, проговорила торопливо:

— А хочешь, мы все о нем узнаем. Хочешь?

«Тараканы… в углах шепчутся… А может, те тени и есть такие люди — тараканы?»

Глава VIII. «Песни старого дуба»

Афиша была заманчива и, конечно, не яркими красками, не красивыми перелесками, что орнаментом охватывали ее по бокам, а именно вот этим своим названием: «Песни старого дуба».

Увлекающаяся Катька, которая могла своими интересами захватить всех, заставила Иринку забыть о бедном «Дон-Кихоте», о сектантах, о черных тенях.

— «Песни старого дуба», — мечтательно говорила она и что-то кроила большущими ножницами, едва умещавшимися в ее маленьких ладошках. — А ты знаешь, Иринка, деревья и вправду поют. Березы, те все колыбельные поют. Лежишь, слушаешь, как они шелестят, и так хорошо, спокойно становится; тальник, тот, как Шурик-Би-Би-Си. — засмеялась Катька. — А сосны тревожные песни любят… Ой, что я наделала!.. — Она отбросила ножницы, с ужасом посмотрела на ненужный разрез, но тут же успокоилась.

— Ничего, я тут бантик прилеплю. Еще лучше будет. А ты что наденешь?

— Я? — Иринка как-то не думала, что она наденет на концерт.

— У тебя глаза ореховые… Вот бы что-нибудь такое… золотистое. А ну-ка подожди.

Она убежала в другую комнату, о чем-то там говорила с матерью. До Иринки доносились слова: «У тебя нет вкуса… Когда мне будет тридцать — я такое ни в жизнь не надену». И другой голос, немного усталый и дружески-насмешливый: «Когда тебе будет тридцать, ты станешь просто умнее». Потом опять Катькин голос и, наконец, ее победное «Ура!», дверь распахнулась, — показалась Катька, за ней ее мать.