С тобой товарищи

— Выручают тебя ноги, Шурик! Но уважения к ним ты все-таки не имеешь.

— Почему? — удивился Шурик.

— Люди говорят: замечательные ноги дураку достались.

— Кто это говорит! — вскипел Шурик.

— Все, — многозначительно ответил Хасан.

— Ну, ладно… Я им покажу… Я им еще покажу, что у меня замечательнее: голова или ноги.

Хасан улыбнулся. Он знал, что Шурика нужно разозлить, и тогда все пойдет, как по маслу. Из одного упрямства перестанет Шурик хромать в учебе. Ведь он же очень самолюбивый. Не ускользнула от внимания Хасана перемена Шурика с того дня, как сидел он на дереве перед Жениным домом. Оскорбился тогда, что Хасан пришел его проверить. Оскорбился и перестал врать, перестал выдумывать, научился держать свое слово крепко.

Хасан с нетерпением ждал зимних каникул: он очень хотел увидеть Женю. С нетерпением ждали их и Катька, и Сережа, и Шурик Они тоже соскучились по Жене. Но не меньше их скучал по друзьям сам Женя.

В ночь на тридцатое декабря он никак не мог уснуть: завтра утром они приедут! А сегодня пришло письмо от Иринки. Она прислала большую фотокарточку. На фотокарточке сидит одна, грустная и обиженная, а и письме написано:

«…мой приятель Колька Жданов стал такой задавала — носит ботинки с узкими носками, курит, — и я с ним теперь не дружу, потому что он похож на Жорку. Оля пудрится… А ты еще пишешь, что я вас забыла и мне тут весело. Как бы не так! Мне даже очень скучно без вас без всех!»

Женя смотрел в грустное, обиженное Иринкино лицо и думал, что ей в самом деле там скучно.

«Завтра напишу ей что-нибудь смешное», — подумал он.

Ночь была светлая, морозная. В чистом небе в прозрачных цветных кругах плыла луна. Снег от нее казался голубим и легким. Справа темнел лес, слева, на самом юру, над рекой, стояла одинокая сосна. С детства, ничем не защищаемая от ветра, она гнулась от его жестоких налетов да так и выросла кривая, кособокая. Горбатыми своими ветвями она напомнила Жене сосну на пустыре.

Вздрогнуло и упало сердце. Мама! И ее, не узнав, ударил Ивашкин лопатой. Ударил прямо в висок, а потом, перепрыгивая через нее, через Женю, побежал, пугаясь погони.

Ивашкин… Щуплый мужичок с маленькими быстрыми глазами. Не по своей воле приехал сюда. Пригнал его в Сибирь, на север страх. Горькими проклятиями поминали его осиротевшие смоленские женщины. Полицай Черноусенко многие жизни загубил там при немцах. Не щадил ни молодых, ни старых. Продажную его совесть, черную душу, ненависть к Советской России использовали те, кому после немцев продался Черноусенко. Стал Ивашкиным. Уехал на Обь. Пожив там, перебрался сюда, поглубже. Думал в таежном этом краю обосноваться покрепче. Принюхивался, выискивая верующих. К Кристине проникся особым доверием. Фанатично верующая и бога, Кристина сразу же поддалась на новые проповеди брата Афанасия. Не сразу подвел ее Ивашкин к той пропасти, в которую столкнул. День за днем, месяц за месяцем все с именем бога подсовывал ей Ивашкин такие мысли, от которых Кристина отшатнулась бы еще год назад. Но потом стало поздно. Она верила, бездумно перила каждому слову святого, праведного брата Афанасия, присланного на землю богом, чтобы спасти безгрешные души в день страшного суда.

Преданность Ивашкину подкреплялась еще одним. Ивашкин помогал ей деньгами. Чуть ли не плача от умиления, принимала она от него эту, как ей казалось, щедрую, бескорыстную помощь брата по духу, по вере. А когда совсем запугал ее Ивашкин, то сказал правду. Кристина и задумалась. Но теперь он держал ее возле себя двойными узами: верой в бога и страхом. Конечно, Кристину не пугало то, что секта была тайная. Раз тайная, раз ее преследуют, значит, она угоднее богу. Так внушал Ивашкин. Но иногда рождались в ней смутные, тревожные мысли. Она знала теперь, кто дает ей деньги и за что: за то, что привлекает людей в секту. Но это дело, угодное богу. При чем же здесь деньги? И загнанная, неразвитым своим умишком не могла Кристина дойти до истины.

За Женю, за запутавшуюся, убитую Кристину Ивашкина судил весь город. Знал Женя, как на суде Гошкин дед, трясясь от возмущения, выкрикнул:

— Эвон ты куды тянул нас, святой отец, раздери твою душу черти. Чтоб с молитвою да на мою башку бомба упала! А вот нанося, выкуси, — и он протянул Ивашкину кукиш. — Бог богом, а Россия Америкой не станет. Она испокон веков Россия… Да и на бога я теперь наплевал! — Гошкин дед по привычке хотел перекреститься, но тут же громко плюнул и победно закончил:

— Нетути этого бога. В писании сказано: «Не убий, не укради, не лукавь». А ты убил, мово внучка деньги взаймы взял, не отдал, про все брехал, аки пес, говорил. Ивашкин, брат Афанасий, а он, видали, — повернулся старик к залу, — Усенко какой-то. Что ж это бог (или как я его теперь звать буду?) стерпел такое? Да он должон был тебя первого молоньей поразить! А не поразил. Потому, что нетути его, нетути! — закончил Гошкин дед под аплодисменты всего зала.