С точки зрения Кошки

Трехцветка произносит что-то невнятное вроде «м-ра-ым?», а сиамка ясно и чётко требует: «маув-маув-маув». В переводе на русский этот обмен информацией выглядит примерно так. Трехцветка, уставившись на меня жёлтыми глазами: может отвлечёшься от дел и посидишь, спинку погла-адишь? Сиамка: ты что не слышишь, что Беатрису нужно срочно погладить, ну? Если трехцветке что-то из желанного не доставалось, она обречено сообщала «м-маа…» — и опять мимо меня. А сиамка переводила: «мау-вау — ма-ва-ва»: и какая же ты бессердечная. С трясущейся нижней губой следя за прогуливающимся по тротуару воробьём она точно заклинание читала: «м-м-ма-м-маув» необычайно нежным и тонким для её породы голоском, прямо ангельским: не улетай, о, умоляю тебя, не улетай, жи-ирненькая птичка! А когда он-таки взлетал, произносила отчётливо и горестно «мав» обиженно и чуть ли не басом: ах ты, черт побери, ушёл! И повернувшись к окну спиной, уходила, не оглядываясь, но добавляла «мау-мау-мав» — не больно-то и хотелось.

В первый раз оказавшись в моем доме, она всю ночь простояла на окне, с поднятой вверх головой, как одинокий щенок. И всю ночь проплакала: «мау-мау-ма-а-а-ау — мау-мау-а» — хозяйка, хозяйка, где ты, на кого ты меня покинула? И только потом уже, на третьи сутки подошла ко мне, положила по-собачьи голову мне на колени: «ма-уа» — гладь. Соблазнённая, я стала ласково поглаживать её под подбородком, кошка щурилась и нежно мырчала, потом мырчание стало резким и высоким, и рука моя попалась между её зубами. Она руку выплюнула, сказала коротко «мра» — хватит, мол, я тебе ещё не совсем доверяю. И отошла в сторону, села сама по себе, обвив лапы хвостом. Посидела так, подумала, снова встала и спросила : «мрав-мрав» — покормишь?

Вторая кошка гораздо чаще разговаривала, не разжимая рта, то усиливала, то заглушала уровень мырчания. Если «мр-мр-мр» было нежным и расслабленным, то она показывала, как ей хорошо лежать на моих коленях. И когда ей очень хотелось тепла и любви, она всегда подходила и полувопросительно предлагала «мр?» — не желаешь ли? Взгромоздившись на мои колени, она пела своё «мр» все громче и громче, а когда ей надоедало, появлялся предупредительный низкий звук «р-р-р» — сколько же можно, немедленно прекрати! Если я забывала убрать руку по первому требованию, следовал быстрый выпад лапы с обнажёнными когтями. После чего кошка полностью замолкала, спрыгивала с коленей и уходила прочь. Иногда она не била лапой, а просто её как бы вынимала и показывала: а у меня кое-что есть, когти при этом были наружу. Нора больше предпочитала зубы. Она не впивалась своими страшными клыками, а лишь слегка прикусывала: остановись, хватит. Спокойная, предоставленная самой себе «шерстянка» бормотала себе под нос «пф-хбх, пф-хбх», это означало, что ей сейчас хорошо с самой собой и мешать не стоит.

Между собой они переговаривались вообще без звуков — движениями, поворотами головы, положением хвоста, но со мной практически всегда голосами. Если Нора подлетела к Беатрисе «на цыпочках», бодала её головой и отскакивала в сторону, распушив хвост, как дикая белка, это означало: пошли, погоняемся, чур, ты водишь! Если Беатрисе хотелось любви, она подходила к Норе и начинала её вылизывать, пока та не сдавалась и не ложилась с ней рядом. Тогда трехцветка обнимала её лапками, клала голову к голове, и они вместе засыпали. Я переводила этот кошачий приём так: мне грустно и одиноко, я всеми покинута, вот обниму тебя и грусть пройдёт.