“С той стороны зеркального стекла…” Из воспоминаний

Для мамы и Арсения наступил тяжелый период. Мама слишком много пережила, что не могло не отразиться на ее здоровье. Арсений очень раскаивался. Он выразил свои ощущения в стихах.

Все стало таким, будто мост разводят,
Сдвинулось вкривь и вкось.
Ты пришла, но так не приходят:
Слишком долго ждать пришлось.

И стало ясно: пара весел

Тихую воду сведет с ума.
Я бы тебя на землю сбросил,
Если бы ты не пришла сама.

Был после наших речных прогулок

Темен твой бесприютный дом, —
Зачем я увидел твой переулок,
Разве ты мало любила в нем?

Твой сон беспокоен, мой стих не звонок.

Крепче железа наша связь:
Помнишь, какой крылатый ребенок
Умер в больнице, едва родясь?

Что же мне делать в замкнутом круге?

Холоден твой недобрый взгляд,
К тебе приходят твои подруги,
Тебя жалеют и мне грозят.

Это твоя звезда раскололась.

Считать начнешь — не сочтешь обид.
Горло мне душит твоя веселость,
Голова от нее болит.

1939

Здесь и смятение, и недопонимание друг друга после пережитого, и раздражение, и горечь. Сочувствие окружающих маме и неодобрение Арсению. Осенью этого же года Арсений уехал в Ленинград по издательским делам, там заболел дифтеритом и лежал в инфекционном отделении Боткинской больницы. Мама очень волновалась, детские болезни тяжелы для взрослых. Она переживала еще и потому, что они поссорились, по той же причине — из-за ревности. Но там он один и болен. Мама уже забыла свои обиды и готова мчаться к нему. Получила известие, что ему лучше и скоро он будет дома. Она написала письмо ему в больницу, о чем он вспоминал в стихах:

Когда тебе скажут, что ты не любима, — не верь,
Скажи им: — Он скоро придет,
Он любит меня, он, должно быть, в трамвае теперь,
Он, верно, стучит у ворот.

А я в Ленинградской больнице лежу, — и от слез

Писать не могу, потому
Что письма твои санитар мне сегодня принес,
И трудно мне быть одному.

Когда тебе скажут: — Что было, сгорело дотла,

Забудь же и думать о нем.
Подругам ответь: — Я недаром правдивой слыла:
Теперь он стоит под окном.

А я за окно не смотрю. Что мне делать в беде?

Вернуться к тебе? Никогда.
Напиться хочу — и глаза твои вижу в воде.
Горька в Ленинграде вода.
1939

Все вошло в свою колею. Страсти улеглись. Наступил 1940 год. Новый год встретили у нас. Приехали гости, было весело, и все в комнате было красиво. Арсений захотел сделать елку всю в «серебре». Все елочные игрушки — шары, игрушки и дождь — только «серебряные». Елка была под потолок и получилась очень необычная, как сказочная «ледяная» красавица. И подарки у меня были замечательные, о которых я мечтала, — двухколесный велосипед — от Арсения, японская шкатулка черного лака с тончайшими рисунками, в ней семь крохотных слоников из кости, — от мамы и Арсения, швейная детская машинка (копия настоящей), они только появились в продаже, на которой можно было шить, — от папы, и серебряный, позолоченный медальон на золотой цепочке — от мамы.

На велосипеде весной, как только стаял снег и аллеи подсохли, я начала учиться кататься в «Ленинском» скверике. Падала, разбивала колени и локти, старалась падать на газон. К лету научилась бойко кататься, носилась по аллеям, иногда даже не держалась за руль, а только крутила педали. На машинке шила куклам платья, мама их кроила.