С утра до вечера. В чистом поле

— Да. Получим красивую форму, винтовки. И всегда будем сыты. Я вчера видел, как немецкий офицер, тот, что ходит к Алдоне, пил вино и угощал ее шоколадом. Война скоро кончится. Мы вернемся домой с орденами и медалями…

— На что мне медали, — сказал Альгис. — Я хочу есть. У меня желудок трещит от голода.

— А у меня слюни текут.

— В шкафчике ничего не осталось?

— Нет. Вчера мы съели последнюю корку. Даже мыши перестали лазить в наш шкафчик.

Берлин по-прежнему передавал марши. Это был второй марш подряд. Величественный марш в исполнении прекрасного оркестра.

Альгис подошел к окну. Уже смеркалось. Небо было ясное, розовато-лиловое — как перед большими морозами. На твердом промерзшем снегу лежали длинные голубые тени. В небе изредка появлялось облачко черного дыма, и с вокзала доносился тоскливый крик паровоза.

— Тадас, мы сегодня наедимся всласть, — вдруг сказал Альгис, отворачиваясь от окна.

— Ты что, думаешь, отец продаст хоть одну книгу?

— Нет. Он ничего не продаст. Но я придумал кое-что другое. На станции стоит состав с консервами. Мы откроем дверь вагона и стянем банок двадцать. Идет? А?

Тадас встал с кровати.

— Но ведь вагон запечатан сургучом! Немцы заметят, что печать сломана, и поднимут шум. Еще попадемся.

— Чепуха. Я и это уже обмозговал. Мы подогреем сургуч, снимем печать, а потом снова запечатаем. Они ничего не заметят.

— А охрана?

— В охране одни старики, сторожат они плохо. Я видел, они все время сидят у костра рядом со складами. — Альгис подошел к печке, взял кочергу и засунул ее в угли. — Вот этой кочергой мы и обработаем печать. Только надо накалить ее докрасна. Станция недалеко. Пока добежим, кочерга не успеет остынуть.

— Я боюсь, — сказал Тадас. — Нас могут поймать.

— Я давно знал, что ты трус. Раз так — лежи в кровати и жди, пока начнет падать манна небесная. Только знай: если не поможешь, я тебе не дам ни крошки, хоть ты мне и брат.

— Ладно, пойду. — Тадас надел пальто и натянул варежки.

Альгис вынул из печки кочергу. Железо раскалилось докрасна, оно даже светилось, распространяя жар. Забыв выключить приемник, они выбежали во двор и бегом пустились к станции. Мрак лежал над городом. Только кое-где тускло светились одинокие окна. Снег громко скрипел под ногами, когда они бежали. Луна еще не всходила. Состав протянулся, словно большой, черный червяк. Он стоял на запасном пути — один, без паровоза, словно ему некуда было спешить.

— Вот увидишь, будет чудно, — прошептал Альгис. — Ночь темная. Часовые греются у костра.

Они перебежали насыпь и стали пробираться вдоль вагонов.

В промежутках между вагонами виднелся слабо горящий костер и склоненный над ним часовой с поднятым воротником шинели. Часовой стоял, протянув над пламенем озябшие руки. Розовые отсветы мерцали на штыке его винтовки, и казалось, что штык в крови.

— Сегодня часовые совсем сонные, — сказал Альгис. — Тем лучше для нас.

Он остановился у двери вагона, одной рукой нащупал в темноте сургучную печать, которая походила на мерзлую лепешку, а другой приблизил к ней еще не остывшую кочергу. Запахло сургучом. Печать расплавилась.

— Держи!

Он подал кочергу Тадасу, осторожно высвободил из сургуча веревочку и повернул железную скобу, которая запирала вагонную дверь. Железина заскрипела, и на мгновение они замерли от страха.

Но часовой у костра даже не повернул головы. Он по-прежнему грел руки.

У Тадаса застучали зубы. Кочерга дрожала у него в руках. Она была страшно тяжелая.

— Как ты думаешь, что в этом вагоне? — тихо спросил Альгис. Нетерпение и радость звенели в его голосе.

— Может, мар-ме-лад, — пробормотал Тадас. — Немцы любят мар-ме-лад…

В темноте Альгис заметил какую-то надпись на вагонной двери. Наконец ему удалось ее разобрать. Крупными буквами мелом было написано „Nach Deutschland“.

— Нах Дойчланд? Что бы это могло значить? — озабоченно сказал Альгис. — Чего доброго, тут и консервов не будет.

— Тогда будут трофеи. Тро-фе-и. Воен-ная до-бы-ча. Попятно? Ско-рей от-крывай…

Альгис рванул дверь. Но дверь была тяжелая и не двигалась с места. Тогда они ухватились за нее вдвоем, напрягая все силы. Тадас выронил кочергу. Раскаленное железо громко фыркнуло в снегу.

Теперь они больше не думали о кочерге. Они толкали дверь, и она наконец поддалась. Альгис сунул руку в образовавшуюся щель, но вдруг отдернул ее, словно прикоснувшись к какому-то раскаленному предмету. Но кругом стояла стужа, и заборы трещали от холода.

— Башмаки! — испуганно прошептал он.

— Что?

— Там башмаки. Много башмаков… И, кажется, человеческие ноги.

— Не может быть!

— Посвети.

Тадас поднял вверх карманный фонарик и посветил в вагон.

Да, там были башмаки. Много башмаков и ног. Весь вагон был набит замерзшими трупами, они лежали аккуратными штабелями. Подобранные в русских степях, они возвращаются домой. Они возвращаются к своим матерям, которые ждут их в Пруссии и Саксонии, над Рейном и в Берлине.