С вечера до полудня

— Нет, хотя моя матушка очень похожа на нее. Она и сейчас не менее заботлива, чем в то время, когда я был совсем мальчишкой. «Никогда не полагайся на первое впечатление» — вот ее рецепт счастливой жизни.

Гордон подошел к окну. В ветвях деревьев играл легкий ветерок. Подстриженная лужайка была залита лунным светом. Чтобы добиться правды, надо самому быть искренним. А ему так хотелось — нет, было необходимо! — добиться правды от Габриелы.

— У матушки есть целый набор доморощенных философских изречений на все случаи жизни. У Рейнера тоже был.

— Почему ты называешь его по имени?

Гордон пожал плечами.

— Мы были скорее друзьями, а не отцом и сыном. — Он поскреб висок и улыбнулся. — Рейнер был немного странный. Он любил семью, но… как бы это сказать, не хотел, чтобы мы его сильно любили.

— Может, он предчувствовал, что рано покинет вас, и боялся, что вы будете сильно страдать?

— Может быть. — Гордона словно озарило: именно поэтому Рейнер разрешал им доходить лишь до какой-то определенной границы в их отношениях, а дальше не пускал. Гордон улыбнулся: — Ты что, психолог?

— Нет, — она ответила очаровательной улыбкой. — Просто тетя Нэнси тоже любила доморощенную философию.

— Как ты ласково говоришь о ней.

— Еще бы. Она весьма своеобразная леди, даже слегка эксцентричная, но всегда была на моей стороне.

И никто больше. Гордон гадал, каково это — расти с матерью, которая на тебя в вечной обиде из-за отца. Наверное, чертовски одиноко, решил он, рассеянно поглаживая стоящего на комоде хрупкого стеклянного голубя. А для ребенка — просто страшно, мучительно.

— Твоя мама пекла печенье? — вдруг спросил он.

— Что ты! Она считала, что кухня — просто помещение, через которое можно выйти в гараж. Вот тетушка Нэнси, та пекла. Шоколадное печенье с прослойкой из помадки.

Он состроил гримасу.

— Опять шоколад.

Габриела наморщила нос.

— Очень даже хорошо.

Гордон примостился в ногах кровати.

— Когда я учился в младших классах, мама встречала меня из школы с печеньем и молоком.

— Каждый день?

— Ага.

Раньше он об этом как-то не думал. Мать тратила на него и Грейс время, которое могла бы посвятить себе самой.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросила Габриела.

Он увидел в ее взгляде жадный блеск. Ее детство прошло совсем иначе. Может, эти рассказы помогут отвлечь ее мысли от сегодняшнего кошмара.

— Но я устал.

Она похлопала ладонью по кровати.

— Приляг.

В приглашении не было абсолютно ничего сексуального, но Гордон колебался.

— Что? Боишься, не сможешь себя контролировать?

В глазах ее появился ласковый поддразнивающий огонек.

— Скорее, я боюсь за твой самоконтроль.

— Не думай об этом.

Он растянулся рядом с ней, ощущая аромат ее духов, запах ее тела.

— А ты маме рассказывал о том, что происходило с тобой в школе? — Подвинувшись ближе, она заглянула ему в глаза.

Внезапно у него перехватило горло. Кое-как справившись с неожиданным волнением, Гордон сказал:

— Ну да, разумеется.

— А о чем ты ей рассказывал? — Голос ее приобрел какой-то новый тембр, весьма сексуальный.

— Ну, к примеру, о том, как Тим Сандерс стащил завтрак у Мины Голдсмит. Она, кстати, была первой женщиной, разбившей мое сердце.

Габриела тихо рассмеялась.

— А сколько тебе тогда было?

— Восемь. — Хмыкнув, он сполз чуть ниже. — Я думал, что никогда больше ни в кого не влюблюсь. Но мама уверяла меня, что мое сердце разобьется еще раз десять, не меньше.

— И как? — Габриела прислонилась к его плечу.

— Не меньше, это точно.

— И у меня.

— Правда?

— Угу. — Она робко коснулась пальчиком его груди.

Гордон сжал зубы, чтобы удержаться и не обнять ее, ведь сейчас это было бы так просто, так естественно.

— Когда я была маленькой, папа рассказывал мне про старые времена. — Зевнув, она опустила голову ему на грудь. — Его отец эмигрировал из Швеции.

Ее волосы щекотали его плечо. Гордона охватывало все большее смятение.

— А мы все стопроцентные американцы.

— Стопроцентные американцы. — Она потерлась головой о его грудь. — Мне это нравится.

Вот дьявольщина! Поддавшись искушению, Гордон обвил рукой ее плечо. Габриела мурлыкала, как довольная кошечка, а он нежно улыбнулся ей, но она не видела этой улыбки.

— Ты все еще боишься?

— Да, но сейчас мне уже лучше. — Она легонько толкнула его. — Расскажи мне еще про свое детство.

Она лежала в его объятиях. Гордон подумал, что если ему теперь удастся произнести хотя бы несколько осмысленных предложений или, еще лучше, связать их между собой, то это будет настоящим чудом. Но она постепенно успокаивалась, и, раз уж его голос был сейчас для нее лучшим лекарством, выбора у него не оставалось.