С войной не шутят

Камыши заструились около самого борта, косо, будто в дожде, завалились назад, в воздух поднялось несколько встревоженных цапель. Сторожевик выскочил на широкий плес, густо заросший белыми кувшинками.

– Лилии, товарищ командир, – восхищенно улыбнулся рулевой. – В Баку таких не было.

– Не лилии, а кувшинки, – поправил Чубаров. Добавил строго: – Не отвлекаться!

– Есть не отвлекаться!

Плес взбугрился, на поверхности захлопали пузыри, словно вода в этой гигантской чаше, окаймленной кувшинками, закипела. Сторожевик промахнул плес, увенчанный сразу тремя протоками-ериками, и пошел по среднему ерику. По поверхности ерика плыли куски пены. Значит, моторка была.

Ерик был узким, через полминуты пришлось сбавить ход. Неужели моторка почудилась Чубарову? Но нет, пенный след кто-то же оставил…

Километра через полтора ерик влился в круглую глубокую чашу, вместе с ним в чаше оказались и два других ерика; выход из чаши был один – плоский, широкий, густо заросший кугой.

– Прибавить ходу! – приказал Чубаров.

Под кормою катера вздыбилась волна, поднялась крутой горой, берега тут были более высокие, не из одного тростника и камышей, растущих прямо из воды, как в других местах, а имели земляную подушку, Чубаров не боялся смять их и через несколько минут догнал моторку.

Моторка была на самом деле – никаких видений: новенькая дюралевая казанка с лакированными металлическими бортами и синей игривой полосой, проведенной поверху. Управлял ею бородатый абрек с орлиным клювом вместо носа и красными губами, ярко, будто они были напомажены, просвечивающими из черной бороды.

Абрек недоуменно приподнялся в казанке. Он, собственно, никуда и не думал удирать. Рыбохрана у него была своя, милиция тоже – все схвачено, а появление неведомого судна с пулеметом на носу – это обычное недоразумение, не больше.

– Чего надо? – прокричал он по-птичьи гортанно.

– Остановитесь для досмотра.

– Чего-о?

Только сейчас Чубаров разглядел, что по синей игривой полосе у абрека выведено золотом: «Наташка». Видимо, абрек считал, что так будет красиво – золотом по синему… Бездна вкуса. Тут старший лейтенант вспомнил совершенно кстати, что «наташками» зеки называют ножи.

– Остановитесь! – вновь в рупор потребовал Чубаров.

Абрек поспешно нырнул вниз, в казанку, зашарил рукой под лавкой. Чубаров повернулся к мичману Балашову, находившемуся здесь же, в рубке:

– Иван Сергеевич, подготовь-ка на всякий случай нашу фузею.

Фузеей Чубаров называл длинноствольный пулемет, снятый со старого бэтээра и установленный на носу «семьсот одиннадцатого».

– Счас, счас, – по-старчески бестолково засуетился Балашов и, косолапя, цепляясь руками за леера, кинулся на нос сторожевика, развернул фузею в сторону абрека.

Вид длинного страшноватого ствола на абрека подействовал, он перестал шарить рукой под лавкой и вновь приподнялся в казанке.

– Немедленно остановитесь и приготовьте катер для досмотра! – в третий раз приказал Чубаров.

Абрек развел руки в стороны, изогнулся длинной гибкой кляксой над мотором и, сбавив ход, начал послушно, по широкой дуге, прижиматься к краю ерика.

В казанке завернутые в сырые мешки лежали два осетра. А под скамейкой стояло эмалированное ведро, доверху наполненное черной икрой и накрытое чистой, тщательно выстиранной марлей, – видать, эту икру абрек собирался пустить на собственные нужды, иначе с чего бы ему быть таким чистюлей? Икру, приготовленную для других людей, для продажи, не стесняясь, заворачивают в тряпки, которыми протирают машины.

– М-да, – удрученно качнул головой Чубаров, ткнул ногой в ведро с икрой.

– А что, нельзя? – с вызовом спросил абрек и угрожающе выпятил колючий, заросший не волосом, а проволокой подбородок.

– Нельзя. Придется платить штраф либо… – Чубаров сложил из пальцев решетку и показал ее абреку, – либо садиться.

Абрек вздохнул, отвернулся в сторону и еще больше выпятил нижнюю челюсть.

– Ладно, командир, рисуй штраф.

– Мораль я читать не буду, – сказал Чубаров, он хорошо понимал, что мораль читать бесполезно. – Штраф – это дело тоже не мое. А вот осетров, икру, моторку я у вас заберу. Самого же сдам в отделение милиции в первом же поселке.

Лицо абрека дрогнуло в облегченной улыбке, сделалось довольным. Стало ясно: в милиции этот человек чувствует себя, как дома. В одну дверь входит, в другую выходит. Обе двери открывает ногой.

– Пфу! – плюнул абрек в сторону Чубарова.

Плевок Чубарова задел, хотя и шлепнулся в воду. Когда встречаешься с такими людьми, внутри обязательно возникает что-то печальное и одновременно противное, холодное, будто попал под крапивно-стылый дождь. Делается жаль самого себя, своего времени, товарищей, что находятся рядом, глаза начинает предательски щипать, а в кулаки натекает свинец – так и хочется врезать такому человеку по физиономии.

Чубаров подождал, когда в нем истает, сойдет на нет злость, ткнул пальцем в длинный ствол и проговорил ровным, почти лишенным красок голосом:

– Если еще один раз плюнешь, в ответ плюнет эта вот дура, понял? – Чубаров говорил на «ты», в духе абрека, отставив в сторону всякую вежливость.