С вождями и без них

Но и в 20-е, и даже в предвоенные 30-е годы это еще не милитаризм. Партия занята переустройством социальной жизни: ликвидируется безработица, вводятся всеобщее обучение и бесплатное здравоохранение, создаются детские сады, пионерские лагеря, санатории и дома отдыха, спортивные базы и стадионы. Все это требует значительных ассигнований, и поневоле приходится соизмерять с этим нужды военного ведомства. Оно вынуждено умерить свои аппетиты в особенности потому, что львиную долю инвестиций поглощает индустриализация, а без нее не поставишь на поток и производство боевой техники. Советский Союз в меру своих возможностей вооружается, но не столько для нападения, сколько для обороны, с опаской поглядывая на воинственного германского соседа и на не уступающие ему в гонке вооружений другие западные государства.

Быть военной державой еще не значит быть державой военных, то есть милитаристским государством, отданным во власть богу войны, причем не в рыцарском обличье Марса, а в личине Молоха, взыскующего бесконечных жертвоприношений. У нас это превращение произошло странным образом. Обычно из милитаризма, из усиленных военных приготовлений рождается война. У нас же из войны родился милитаризм, вся производительная сила общества подчинена новым военным приготовлениям. Обычно поражение стимулирует рост воинственных настроений, стремление взять реванш и одержать победу. У нас победа дала толчок усилению воинственности и в конце концов привела к поражению в "холодной войне".

Вынося тяжелейшие испытания, мы вышли из войны самой могущественной в тот момент военной державой. А мощь рождает соблазн ею воспользоваться. Подчинив себе Восточную Европу, Сталин не рискнул тогда пойти дальше, но не оставил этой мысли. Его танковые армады готовы были при первом же благоприятном стечении обстоятельств совершить марш от Одера к Ла-Маншу. Алчность завоевателя не знает насыщения, едва разжевав и даже не дав себе труда проглотить захваченный кусок территории, он уже выискивает очередную жертву. А с той стороны этой угрозе была противопоставлена своя мощь, опиравшаяся на совокупный экономический и военный потенциал Запада. Советский Союз вступил в неравное, изматывающее противоборство, которое вытянуло из него все жизненные соки. Под чудовищной грудой бесполезных танков, боевых самолетов и подводных лодок были погребены честолюбивые социальные проекты. Год за годом деградировали учреждения, которыми советская власть по праву гордилась. В 70-80-е годы, кое-как еще поддерживая свой тонус за счет торговли нефтью, золотом и некоторыми другими природными ресурсами, наша страна уже уступала развитым странам практически по всем значащим показателям.

Испокон веков вeрхом государственной мудрости считалась способность приобрести как можно больше друзей и как можно меньше врагов. Если отвлечься от идеологических соображений, которые зачастую переворачивают реальность вверх ногами, создают искаженное о ней представление, то мы ухитрились заполучить во враги чуть ли не полмира, причем самые могущественные государства. В заочном состязании с ними страна надорвала свои силы. Говорят, якобы сумасшедшая гонка вооружений велась с одобрения и при поддержке народа. Да, разумеется, поскольку его бессовестно обманывали, утверждая, будто наши военные расходы составляют всего 17 процентов союзного бюджета. Причем эта цифра не менялась десятилетия, несмотря на явную абсурдность ситуации: американские военные расходы росли чудовищными темпами, наши якобы оставались на прежнем уровне, но каким-то непостижимым образом Советский Союз ухитрялся не уступать США.

В действительности, как ни горько это признавать, мы были в положении Эллочки-людоедки, соревнующейся с дочерью Вандербильда. Разность экономических потенциалов требовала тратить на вооружения значительно б?oльшую долю национального дохода. В то время как в США даже при рекордном военном бюджете она не превышала 8 процентов, у нас эта доля достигала пятой части создаваемого народом общественного богатства. Вдобавок этот огромный кусок народного труда расходовался крайне нерасчетливо, бессмысленно и во многом по-воровски.