С вождями и без них

Судьба в некотором роде физически соединила меня с Институтом, когда после перемены нескольких мест жительства я окончательно осел в Староконюшенном переулке, в десяти минутах ходьбы от особняка на Знаменке. Изредка приглашают поучаствовать в заседаниях Ученого совета, когда защищается "вери-импортантная персона", например Иван Петрович Рыбкин, бывший тогда спикером Думы. Бывая в Институте, заглядываю в комнаты, где прошла молодость и толпятся теперь незнакомые люди. Редко-редко встретишь кого-нибудь из "бывших", похлопаем друг друга по плечу, осведомимся взаимно о здоровье. Захожу к директору Борису Николаевичу Топорнину. Он настоит попить с ним чаю, в который раз предложит пойти главным научным сотрудником - жить стало туго, лишние тысяча-полторы не помешают.

Не хочется получать деньги ни за что, как милостыню. Проживем как-нибудь. В Институт я в конце концов все равно вернусь. С членкорами принято прощаться в актовом зале.

В Политиздате

Не успел я защититься, звонят из Госполитиздата, приглашают на смотрины. В те годы был настоящий голод на подготовленные кадры, их ведь поубивало на войне, да к тому же, должно быть, лучших. Идеологические учреждения буквально охотились за выпускниками академических институтов. Меня, кстати, приглашали и в Юриздат. Чуть было не сговорился, но тут предложение более заманчивое.

Издательство политической литературы располагалось в конструктивистском здании в Орликовом переулке, построенном, как говорили, самим Корбюзье. Меня принял завотделом кадров. За шестьдесят, лоб узкий, нос мясистый, глаза маленькие. Сейчас вспоминаю - ну, копия кадровика из фильма моего сына "Курьер". Вероятно, на студии подбирали "типаж", полагая, что именно так, "не Спинозой", должен выглядеть человек этой профессии. А тут он, что называется, в натуре.

Позднее я узнал, что анархист Самсонов дважды был приговорен к смертной казни - в России и Англии, оба раза сбегал, перед революцией подался в большевики. Кое-какие детали его романтического прошлого раскрылись мне неожиданным образом. Однажды, когда я уже в издательстве пообвык, Самсонов пожаловал ко мне, положил на стол рукопись страниц за тысячу и пояснил:

- Я присмотрелся к вам, вижу, вы разбираетесь в литературе, почитайте мой роман.

Я тогда не понял, чем заслужил такую честь, - еще не пробовал сил в научной фантастике, да и мои научные опыты сводились к паре статей в журнале "Советское государство и право". Но не отказывать же заслуженному человеку. Несколько дней одолевал захватывающий рассказ о кознях британских империалистов в Баку, жестокой схватке "Интеллидженс сервис" с турецкой разведкой, об отважных подпольщиках, которые разоблачили и вышвырнули всю эту публику из Советского Азербайджана. Роман был написан в жанре политического детектива, содержал все полагающиеся компоненты - от описания леденящих душу зверств до лирических излияний. Промежутки между ними были заполнены многостраничным изложением документов. Наряду с Черчиллем, Энвер-пашой и другими историческими личностями в действии участвовали с "той" и "нашей" стороны вымышленные лица. В центре повествования был отчаянный храбрец, стилизованный под Камо, Котовского и Красина, вместе взятых.

Врезалась в память одна сцена. В Лондоне премьер и прочие высокие чины, плетущие заговор против советской власти, собираются на секретное совещание в загородном поместье. Встав поутру после затянувшегося ночного бдения, принимают душ и, как это свойственно англичанам, идут размяться на спортивную площадку. Жена хозяина, леди, выходит на крыльцо и кричит: "Лорды, кончайте играть в волейбол, идите завтракать!"

Возвращая рукопись, я поинтересовался, в какой мере роман автобиографичен. Самсонов застенчиво улыбнулся и возразил:

- Это художественное произведение.

Я не стал его огорчать, сказал, что читается с интересом, посоветовал убрать отмеченные в тексте языковые огрехи и отослать в один из журналов. Увы, не дожил, бедняга, до своего литературного дебюта.

Тогда, при первой нашей встрече, Самсонов внимательно прочитал мою анкету, остался, видимо, доволен (боевой офицер, член партии, награды, вот-вот "остепенится" - куда лучше) и повел к директору.

Мы сидим в красивом светлом кабинете, вместо стен стекла. Хозяин велит секретарше принести чай. Тонкие черты лица, голубые до прозрачности глаза, рыжеватые волосы, впрочем, всего одна длинная прядь, которой хватает, чтобы покрыть голову, но приходится то и дело поправлять, чтобы не сползала куда-то вбок (на улице, при ветре, и вовсе рвется в сторону). Говорит негромко, культурно, с еле заметным, как мне показалось, белорусским акцентом. Типичный профессор.