С жизнью наедине

— У меня такой вид. Словно меня сшивали по частям. На паршивой машинке. Порой больно. Так, что не могу говорить.

Я два года не мог перестать. Мычать и кричать. И сказать первое. Настоящее слово.

— И?

Он вспомнил, как когда-то мечтал научить сына всему, что умел; теперь же все эти надежды рухнули. Он сломлен, где же ему удержать другого.

— Я не смогу взять его на руки. Посадить. На плечи. Он испугается. Такого отца.

Он знал, что Лени услышала тоску в его голосе. Отец. Вселенная в слове из четырех букв.

Она коснулась его лица, провела пальцами по шрамам, заглянула в зеленые глаза.

— Знаешь, кого я вижу? Человека, который мог умереть, но не сдался. Я вижу человека, который переборол себя и заново научился говорить, ходить, думать. Каждый твой шрам разбивает мне сердце и собирает снова. Ты боишься того же, чего все родители. Я вижу человека, которого люблю всю жизнь. Отца нашего сына.

— Не знаю. Как.

— Никто не знает. Поверь мне. Ты же сможешь взять его за руку? Научишь рыбачить? Сумеешь сделать ему бутерброд?

— Он будет меня стесняться, — ответил Мэтью.

— Дети крепкие, как и их любовь. Поверь мне, Мэтью, ты справишься.

— Не в одиночку.

— Не в одиночку. Мы с тобой вместе, как и должно быть. Вместе мы справимся. Да?

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она обхватила его лицо ладонями, привстала на цыпочки и поцеловала. С этим поцелуем, так похожим на другой, давний поцелуй, вечность тому назад, когда два подростка верили, что все будет хорошо, он почувствовал, как восстанавливается его мир.

— Пойдем, я вас познакомлю, — прошептала Лени, не отрываясь от его губ. — Он похрапывает совсем как ты. И вечно налетает на мебель. И обожает стихи Роберта Сервиса.

Она взяла его за руку. Они вышли из домика. Мэтью прихрамывал, крепко опираясь на руку Лени, она его поддерживала.

Молча прошли через рощицу, мимо дома, который превратился в первоклассную базу для рыбалки, к новой лестнице.

На берегу, как всегда, толпились постояльцы в новехоньких дождевиках, купленных специально для Аляски. Гости рыбачили у кромки прибоя, над водой с криками вились птицы в ожидании поживы.

Одной рукой Мэтью сжимал ладонь Лени, другой опирался на перила и медленно, прихрамывая, спускался по лестнице.

Справа на берегу пила пиво Марджи-шире-баржи. Алиеска в заливе учила туристов управлять каяком. Папа с Аткой стояли рядом с ребенком, белокурым мальчишкой, который сидел на корточках над большой фиолетовой морской звездой.

Мэтью замер.

— Мама! — крикнул мальчишка, увидев Лени, вскочил, и лицо его озарилось улыбкой. — Ты знала, что у морских звезд есть зубы? Я видел!

Лени посмотрела на Мэтью.

— Это наш сын, — сказала она и отпустила его руку.

Он поковылял к мальчишке, остановился, хотел наклониться, но рухнул на одно колено, скривился и застонал от боли.

— Ты рычишь, как медведь. Я люблю медведей, и мой новый дедушка тоже. А ты?

— Я тоже люблю медведей, — неуверенно ответил Мэтью.

Глядя в лицо сына, он видел собственное прошлое. Он вдруг вспомнил все, о чем забыл, — как лежит в ладони лягушачья икра, как порой зайдешься от смеха, затрясешься всем телом; вспомнил истории, которые читали у костра, вспомнил, как играли на берегу в пиратов, как строили крепости на деревьях. Все, чему он мог научить сына. На что он только ни надеялся за эти годы, во что ни стремился верить даже тогда, когда было нестерпимо больно, но о таком не осмеливался и мечтать.

Мой сын.

— Я Мэтью.

— Правда? А я Мэтью-младший. Но все зовут меня Эмджей.

Мэтью охватило незнакомое чувство. Мэтью-младший. Мой сын, подумал он опять. Как ни силился, но улыбнуться не смог, и почувствовал, что плачет.

— Я твой папа.

Эмджей взглянул на Лени:

— Мам?

Лени подошла к ним, положила руку на плечо Мэтью, кивнула:

— Да, Эмджей, это он. Твой папа. Он давно мечтал с тобой познакомиться.

Эмджей ухмыльнулся, обнажив щербины вместо двух передних зубов. Бросился к Мэтью и так сильно его обнял, что оба рухнули на землю. Эмджей расхохотался. Наконец они сели, и Эмджей спросил:

— Хочешь, звезду покажу?

— А то, — ответил Мэтью.

Мэтью попытался встать, оперся рукой о землю. К ладони прилипли осколки ракушек, больная нога подкосилась, и он упал. Лени взяла его за руку и снова помогла встать.

Эмджей несся к воде и на бегу что-то тараторил.

Мэтью не мог сдвинуться с места: ноги не шли. Он стоял, учащенно дышал и немного боялся, что все это разобьется, как стекло, от малейшего прикосновения. От дыхания. Мальчишка, так похожий на него, стоял на берегу, светлые волосы его золотились на солнце, края штанин промокли в соленой воде. Он смеялся. В нем Мэтью увидел всю свою жизнь: прошлое, настоящее, будущее. Такие минуты — блаженные мгновения в сумасшедшем, порой невозможно опасном мире — меняют жизнь.

— Лучше иди к нему, — сказала Лени. — Если уж наш сын чего хочет, то не может потерпеть ни минуты.

«Господи, как же я ее люблю», — подумал Мэтью, взглянул на Лени, но промолчал: голос пропал, исчез в этом новом мире, где все переменилось. В котором он стал отцом.