Саамские сказки

На горку взошла, встала на землю, где косточки были зарыты, три раза ножкой топнула. Был белый свет — стал белый дом костяной. На столе злата-серебра пояс лежит, ручей меду бежит. Она двери открыла, золотое вязанье взяла, мед-вино пригубила. Тут и Солнца свет к ней в дом вошел, из лучей его Пейвальке предстал. Акканийди серебряные нити от Солнца брала, мед-вино пила, с сыном Солнца, Пейвальке, весело играла. И вот она с Пейвальке играет, золотое вязанье вяжет, медвино пьет, в лучах Солнца живет. Пейвальке свой золотой башмачок ей принес и просит, чтобы она свой, такой же. принесла.

Угадывать стала Акканийди, что скоро рыболовы вернутся назад. И она посередь пола ножкой топнула — Солнца сын ушел, и дома не стало. Акканийди возвратилась домой. В вежу вошла, сонные палочки вынула, золотой башмачок упрятала. Горелый Пенек пробудился. Тут и весла забренчали, лодка в берег уткнулась — рыбаки возвратились домой...

Оадзь стала любопытничать и выведывать у Горелого Пенька, что делала бабкина дочка, пока они на рыбалку отлучались.

Горелый Пенек отвечал, что он сладко спал, ничего не видел, что тут такое делала Акканийди. Оадзь рассердилась и сказала:

— Положено тебе имя — Пень, так и есть ты пень. Пнем ты и остался, а быть тебе просто гнилушкой.

Ничего не узнала она от Горелого Пенька.

Ну, и пили, и ели, и спать повалились.

На этот раз поехали рыбачить Оадзь, Горелый Пенек и Мохнатый Мышок. Караулить досталось Востроглазке. Довелось двум девушкам домовничать. Востроглазка работать не охотница, Акканийди вежу прибрала, полы вымыла, посуду вычистила и воды принесла. Управилась Акканийди и говорит Востроглазке:

- « Отдохни, Востроглазка, а я у тебя в голове поищу-почешу.

Востроглазка дала в голове поискать-почесать. Акканийди в голове у Востроглазки ищет и чешет, а та под косой не дает ей ни искать, ни чесать. Вот Акканийди темечко Востроглазки чешет-почесывает, а Востроглазка оба глаза своих закрыла. Акканийди в эти глаза и в уши сонные палочки вставила, а третий глаз у Востроглазки под косой не заметила, сонные палочки в него она не вставила. Востроглазка только притворилась, что она заснула. Она осталась зрячая. Третьим глазом она видела лучше всего, он у нее был самый зоркий. Она сразу углядела, что Акканийди, как только вставила ей сонные палочки, куда-то побежала. А та, добежав до заветной горушки, стала на место и топнула ножкой. Было место пусто, а тут явился дом из китовых костей. В этом доме Акканийди за столик уселась. Солнца сын перед нею стоит, и она мед-вино пьет и пояс златотканый серебряной ниткой рукодельничает и любуется. Она любуется поясом, ею любуется Солнца сын, и Акканийди с Солнцевым сыном играет.

Востроглазка все видела! А как увидела — скорей-скорей побежала домой, в старикову вежу забралась, на шкуру легла и последний глазок закрыла, будто она ничуть ничего не видала.

Акканийди меж тем золотое вязанье вяжет, мед-вино пьет, пояс златотканый серебряной нитью рукодельничает, с Солнцевым сыном Пейвальке играет, золотой башмачок на ноги свои примеряет.

— Тут и будем жить,— сказал ей Пейвальке.

Играли, гуляли, а и стала Акканийди угадывать, что скоро вернутся рыболовы домой. И она не стала мед-вино пить и серебром рукодельничать. Заспешила, заторопилась, позабыла посередь пола стать и ногой топнуть. Остался Солнцев дом стоять, в нем Пейвальке ждет Акканийди обратно.

Акканийди домой, в свою вежу побежала, Б вежу вошла, а тут-то Востроглазка не спит.

Рыболовы приехали. Востроглазка в вежу к матери переползла и рассказала ей все, что она видела.

— Бабкина дочка с Солнцем играет, бабкина дочка золото вязанье вяжет, серебряйы нити из лучей Солнца берет, в пояс Солнцеву сыну вплетает и мед-вино пьет... Золотой башмачок примеряет. А мы что?

Оадзь вскричала:

- Все будет твое! Где, где, где,— кричит,— этот дом стоит?

И все они побежали дом Акканийди смотреть, какой он такой красивый стоит, где бабкина дочка с Солнцем играет, золотое вязанье вяжет, серебряные нити из лучей Солнца нанизывает, и в пояс Солнцеву сыну вплетает, и мед-вино пьет...

Акканийди эти крики услышала, бросилась она бежать к своему дому, к дому Пейвальке, к дому матери любимой, к дому Солнцева сына, с которым она играла, мед-вино пила, пояс ему златотканый вязала.

А уж вечер на землю спускался, сумерки разостлали туманы, Солнце за дальние сопки ушло и дом и Пейвальке в небо поднялися. Покинул Пейвальке свою Акканийди.

Акканийди осталась одна.

Оадзь и ее дети на Акканийди набросились. Она к косточкам матери —- нет ей помощи; Пейвальке и дом улетели, она в вежу старика, только успела сказать:

«Не есть я», - и стала невидима.

Тогда Оадзь растянула одну шкуру тюленя на дымник, другую — на двери, третью — на чистые двери.

Востроглазка с братьями вогнали Акканийди в тюленью шкуру, закатали, завязали, по швам зашили и в озеро бросили. Все равно ее не съешь, раз она невидима была.

НАЙНАС