Сабелла

Новый Марс во многом похож на Марс старый, за что и получил свое имя. Однако это скорее розовая, а не красная планета. Не рубин – жемчужина. Я родилась к востоку от Ареса. Этот маленький мирок был всем, что я знала – розоватые пески, многочисленные плато с острыми, как бритва, скальными гребнями, похожими на кипы резаного картона, ржаво-красные скалы, растворяющиеся в мимолетных сумерках, и небеса цвета сероватого сахара с бледно-синими облаками восстановленного кислорода, которые превращают воздух над городами в бледно-лиловый туман.

В книгах написано, что всю растительность завезли на Новый Марс с Земли, как и большинство животных, которые теперь размножаются, охотятся, греются на солнце и оставляют свои кости на равнинах, холмах и в руслах высохших каналов. Однако как флора, так и фауна мутировали, чтобы приспособиться к новому климату. Вода изначально тоже была чужой, атмосферные стабилизаторы брали ее из виадука и подземного резервуара, пока и она не сроднилась со здешними небесами и остроконечными горами. Тут и там попадаются настоящие древние развалины – известные приманки для туристов. Источенные временем колонны, осыпающиеся фундаменты, треснутые урны нашептывают, истекая пылью, грезы о марсианах, так и не сбывшиеся на старом Марсе. Правда, вымершая раса, наследниками которой стали люди, мало что оставила им помимо архитектуры. А может быть, люди считали все это слишком романтичным для серьезных исследований.

Но даже в наши дни в холмах над плато Молота обитают настоящие марсианские волки. Ясными ночами слышно, как они воют пронзительно тонкими голосами, словно заблудившиеся древние паровозы в поисках потерянной станции. Время от времени в холмы приходят городские люди и отстреливают волков, в такие ночи от Брейда до озера Молота сверкают вспышки и трещат электрические разряды импульсных ружей. Но волков, которые пережили древних марсиан, всепланетную засуху, когда от вод планеты осталась едва пятая часть, и гибель атмосферы – их ружьями не извести. Их грубая шерсть по цвету похожа на розовое шампанское, в их генах издревле заложено стремление слиться с песком. Но стоит хоть раз заглянуть в их горящие глаза, подобные каплям крови, всплывающим среди звезд – и ты навсегда понимаешь, кто они такие.

А когда они воют, Сабелла, когда они воют, то волосы встают дыбом, глаза наполняются слезами, а рот – слюной.

Я отправилась в Ареспорт ночным рейсом. Двухчасовой перелет на «жуке» от поля вертикального взлета в Брейде. А до Брейда в семь вечера от станции «Озеро Молота» отходил флаер. Пять миль до остановки я прошагала пешком – вышла, когда день догорал, и сквозь минуту алых предзакатных сумерек и считанные мгновения заката вступила в нахлынувшую ночь. Пять миль для меня сущая мелочь, да и дорога хорошая. Когда солнце зашло, я сняла черную соломенную шляпку, большие темные очки и понесла их вместе с сандалиями и своей единственной сумкой.

Получасовой перелет был спокойным и скучным. Салон оказался почти пуст, хотя мы подобрали две парочки, пока летели над Отрогами и вдоль Каньона.

Когда в Брейде я прошла на посадку и рухнула на обитое плюшем сиденье «жука», мною овладели первые дурные предчувствия. Я ожидала, что они придут, но не думала, что окажутся столь сильными. В конце концов, в моей жизни уже бывало несколько неизбежных путешествий, и я осталась жива, получив даже меньше шрамов, чем иные. Потом я вспомнила смерть матери – тоже понятные и неизбежные воспоминания, – и меня пронзила острая боль. Моя мать, сестра Касси, поняла меня. Поняла так хорошо, что однажды утром, вернувшись домой, я нашла ее мертвой. Она лежала, словно безмолвный укор, в малиновом отсвете витража. Не знаю, нарочно она это сделала или нет. (У меня, чтоб вы знали, есть навязчивая идея, что мертвые всегда объединяются против меня – даже сильнее, чем живые. Мертвые строят козни, хотят поймать меня в ловушку, вынудить упасть – и приставить обнаженный клинок к моему горлу.) Но мать моя умерла своей смертью, если, конечно, можно назвать естественной смерть от сердечного приступа. Врач, который, как и почтальон, застал меня в темных очках и смотрел на меня с той же неприязнью, неохотно выписал свидетельство о смерти. Конечно, он слышал истории о двух затворницах, матери и дочери, живущих в старом доме первых колонистов у подножия холмов. Когда мне было лет шестнадцать или семнадцать и я не умела ночами держаться в стороне от городка Озеро Молота – чего только не болтали обо мне в ту пору! Парни свистели мне вслед, завидев мои длинные ноги, осиную талию и молодую налитую грудь. В те дни, точнее, ночи, у меня не было ни капли здравого смысла. Ни одной. Когда я думаю, насколько мне везло в те дни, меня бросает в дрожь. Только вина научила меня осторожности, но прежде страх погубил мою мать. Это он заставил разорваться ее слабое сердце. Страх убил ее. Я убила ее…