Сабля князя Пожарского

В Авдотьиной жизни было то, чего порядочной женщине вроде бы не полагается, – безумная и непоколебимая любовь. Она с ранней юности знала, что пойдет под венец с Никитой Вострым, красавчиком-соседом. Но Никита, служивший в Посольском приказе, был послан сопровождать киргиз-кайсацкое посольство, пропадал целый год, а тем временем Авдотью сговорили за немолодого вдового подьячего Ивана Андреевича Деревнина. Под венец чуть ли не за косу тащили.

Муж был к ней добр, не обижал, по части супружеских радостей не усердствовал – хоть это утешало. Авдотья первым делом родила двух дочек-двойняшек, и они стали поводом поменьше присутствовать в супружеской постели. С Никитой она тайно видалась. До греха не доходило – если не считать грехом тайные краткие объятия да рукопожатия.

А потом началась Смута.

Муж увез жену с невесткой и дочек с внучками в Вологду. Там, в Вологде, сперва по странному стечению обстоятельств Авдотья поверила, будто муж погиб. А потом, по другому стечению обстоятельств, она встретилась с Никитой – и пошла за ним, не размышляя, туда, куда повел за собой. А повел туда, где повздорил с казаками и был зарублен саблей на глазах у Авдотьи.

Она тогда была брюхата на четвертом месяце.

Выла над телом так – много чего повидавшие казаки шарахнулись и, даже не обругав, ушли восвояси.

Куда деваться? Авдотья решила вернуться к дочкам в Вологду – ведь не дадут пропасть непутевой матушке? А там обнаружила своего венчанного супруга – живым и вполне здоровым.

Муж изменился. Как и почему – Авдотья могла лишь гадать. Но он – простил, привел в свое жилище, и потом, когда родился сынок, они понемногу стали жить вместе, с виду – как муж и жена.

Ничего – хорошо жили. Иван Андреевич прошения и купчие составлял, советы давал, его в городе уважали. Потом – сам сынка грамоте учил. Другое дело – что зрение с каждым годом все хуже делалось, писал, чуть ли не носом по бумаге водя. Авдотья вела дом, со всеми хлопотами справлялась сама и даже за три дня до родов белье стирала.

Сына окрестили Никитой – так она хотела, а муж не возражал. Более того, ни разу ни в чем Авдотью не упрекнул. И вел себя так, как полагается немолодому отцу шустрого дитяти.

Заботы о Никитушке как-то даже сблизили их. И Авдотья не возражала, когда немолодой супруг решил осуществить в постели свое супружеское право. Это было как будто знак, что они – доподлинно родители Никитушки. Она даже сама его обнимала.

Незадолго до приезда Гаврилы старый подьячий умер – всем бы такую кончину мирную и непостыдную, думала Авдотья, устраивая похороны. Ушла с корзинкой на торг, вернулась – муж лежит на лавке под образами. Видать, понял, что дело неладно, и успел добрести…

А потом приехал его внук Гаврила. Он остался в деревнинском роду за старшего.

Гаврила объявил, что забирает ее с Никитой в Москву – так будет лучше для отрока. Никита для всех – сын покойного Деревнина, Гаврила – внук, стало быть, отрок ему дядей приходится. Когда в семье много детей, и разница между старшим и младшим достигает двадцати лет, такое случается; забавно, однако дело обычное.

Авдотья воспротивилась. В дело вмешались дочки. Они тоже считали, что маленькому братцу лучше жить в Москве, – так сказали. А подоплекой было понимание: о матушке с братцем придется заботиться, подкармливать, дрова им на зиму запасать. Муж-то, добытчик, помер и большого наследства не оставил. Дочки же, Аннушка с Василисушкой, не желали ссориться с мужьями из-за трат на тещу. Понять это можно – обе стали хорошими и даже прижимистыми хозяйками.

Словом, выпроводили они Авдотью из Вологды.

Чем ближе к Москве – тем пасмурнее делалось на душе. Никитушка радовался – ему Гаврила обещал всякие диковинки показать. Авдотья же понимала – там каждый камушек будет напоминать о другом Никите, о единственно любимом.

Ее любовь к сыну была продолжением любви к Никите – в лице отрока она видела милые сердцу черты, и чем старше становился сын – тем эти черты были определеннее; младенческие пухлые щечки пропали; рот растянулся – улыбка сделалась от уха до уха; нос вытянулся; светлые волосы стали совсем отцовские – так же падали на лоб. Возлюбленный понемногу возвращался к ней…

Гаврила для начала поселил их у Настасьи, своей матушки, невестки покойного мужа. По глазам и всей повадке Настасьи Авдотья поняла – та знает, что сын – не от мужа. В ту пору они обе жили в Вологде, и если Гаврила, которого Чекмай забрал с собой на войну, не знал про побег Авдотьи с Никитой и про ее возвращение, не стал вычислять, что в котором месяце было, то Настасья – не дура… Ничего Гавриле не говорит – и на том спасибо!

Она, конечно, взялась помогать Настасье по хозяйству, но в свободные часы старалась уйти – и говорила, что в церковь, но сама порой просто бесцельно ходила по Москве. Когда высохла весенняя слякоть, могла и довольно далеко забрести.