Сабля Лазо

Платон Петрович на миг закрывает глаза. В голове гудит нестерпимо. Плывет все, качается. Помедленней надо идти, чтоб не упасть. Одна мысль, горькая, неотвязная, крутится в голове: «Неужто и сына?»

Прокоп Егорыч из себя выходит: не нравится ему, что Смекалин еле ноги переставляет. Нешто на полдороге прикончить?

— Шевелись, шевелись! — покрикивает Копач. — На солнышко вон смотри. Вишь, какое золотистое.

Не страшно помирать Платону Петровичу. Знал, всякое может случиться. Целый месяц по острию ходил, под носом у семеновцев орудовал. Все задания товарища Лазо выполнял. И сейчас вот кое-что разведал, да выследил его Копач.

И без Платона Петровича жизнь пойдет своей дорогой. Кончится гражданская война, наберет силы Советская власть. А там и до мировой революции рукой подать. Заживут люди светло, радостно. Может, и его добрым словом помянут.

Татьяну, понятно, жалко. Истоскуется, изгорюется, все сердце выплачет.

А Тимку? Ах, если бы не Тимка...

Казак Панфил всю дорогу молчит, во рту распухшим языком ворочает. Ловко бородач ударил, едва зуб не выбил. Ну, да и ему досталось.

Если прямо говорить, не нравится Панфилу история с мальчишкой. У самого такой растет. В случае чего, неужто красные стрелять станут? Сын за отца какой ответчик?

Жил казак Панфил ни бедно, ни богато, стягивал концы с концами, редко взаймы просил. Пришла война, все в разор пустила. Плюнул Панфил на такую жизнь, к белым кинулся. Так вот и мечется из села в село: то с Копачом, то с Брянцевым.

Баргут сбоку идет, кривым глазом подергивает. Метко хлестнул Копач — на всю жизнь отметина.

Нет-нет да и взглянет баргут на Смекалина, вроде подбодрить хочет. А может, кажется это Платону Петровичу. В его положении все на свой лад видится. Взять тех же баргут. Жили бы да жили в своей Маньчжурии. Нет, за Семеновым увязались. Не все, конечно. А уж на что народ забитый, хуже некуда.

Вот какие думы Платон Петрович перед смертью думает. Курить ему страх охота, да кисет отобрали и руки связаны. У Копача попросить — издеваться начнет. Ничего, потерпит как-нибудь...

У баргута, видать, нюх собачий, хоть один глаз да соколиный. Сворачивает цигарку, прикуривает, сует в рот Смекалину.

— Кури, на том свете не дадут.

— Спасибо!

Копач на баргута зверем смотрит. Так бы и двинул ему, желторожему. Да не время еще, нужны они, нехристи.

— Ты чего, Панфилка, рассупонился? — набрасывается Копач. — Поглядывай за баргутенком!

Панфил перестает сосать зуб, перекладывает карабин с руки на руку. Видно, пришло время поговорить.

— Ты вот што, — мрачнеет Панфил. — Ты, Прокоп Егорыч, отпусти мальчонку. Не бери грех на душу.

— Молчать! — рявкает Копач. — Без указчиков обойдусь! Носом не вышел, штоб командовать!

— Вышел, не вышел — не в том суть. Малец здесь ни при чем. Отцы бьются — ихний резон. Он-то што понимает?

— Молчать! Горячих захотел?

И тут Панфил преображается. Вспыхивают серые глаза, смыкаются белесые брови. На лбу собираются складки.

— Ну, тогда я... — Панфил подходит к Тимке, дергает за конец ремешка. — У самого такой малец растет. Нешто красные будут стрелять?

— Ты... ты... бунтовать? — Копач поднимает карабин. — Да я тебя!..

— Не кричи, Прокоп Егорыч. — Панфил прячет ремешок в карман. — Его кончай как хошь, — он кивает на Смекалина, — а ребятенка не дам. Не за што. Гуляй, парень, лети к своей мамке.

— Спасибо, товарищ. — Платон Петрович наклоняется к сыну. Тимка с криком кидается ему на шею.

— Батяня!..

Остальное решается быстро, неожиданно. Копач вскидывает карабин на Платона Петровича. Но выстрел раздается раньше, с другой стороны. Прокоп Егорыч ахает, поворачивается к баргуту, выпаливает матерное слово. Левой рукой хватается за грудь, нелепо взмахивает правой, отбрасывая карабин. И, согнувшись, падает головой на камень.

— Собака! — Баргут сует пистолет за пояс.

— Ты это как?! — Панфил от удивления раскрывает рот. В нем зрелой клубникой краснеет пухлая десна. — Ты это пошто?

— По то, по это! Хватит, поиздевался, гад! — Баргут развязывает руки Смекалину. — Ходи, куда знаешь. Свободен.

Платон Петрович дрожко опускается на камень.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЗОЛОТИНКА

Прииск Золотинку люди случайно открыли. Шли, говорят, по тайге два охотника — за зверем гнались. Притомились. А дело к вечеру было. Решили отдохнуть иль заночевать — как придется. Все равно не догнать им теперь изюбря.

Один охотник огонь стал разводить, другой за водой пошел. Тургинка тут же рядом текла. Тот, который за водой пошел, надумал котелок почистить. Берет горсть песку, трет по черноте, видит: блестит что-то. А что, понять не может. Не золото ль? — думает.

Стал он товарища кричать. Приходит товарищ, смотрит, диву дается.

— Впрямь, золотинка. Где добыл?

— Тут, в песке.

Стали дальше рыть. Второму охотнику самородок попался. И первому стало фартить.

Обрадовались охотники, обратно повернули. Сказали, где следует. Приехали сюда инженеры, пробы взяли. И ахнули. Такого золота отродясь никто не видывал. Что в реке, что в шурфах — все едино.