Сабля полковника

— Бунтует богатый селянин, — уточнял Бокун. — Но сила сейчас не у него. Подрезали его большевики под корень. Сто хворобин в печенку!..

Бокун был из зажиточных хуторян и знал, что говорит.

Вот так, слово за словом и текла по самогонке мирная беседа. Будто об урожае на будущий год беседовали или о том, ехать или не ехать на ярмарку в соседнюю Знаменку. А между тем банды Свининникова и Бокуна оставили кровавый след по всей округе. У каждого был свой «стиль». Свининников вешал и рубил только большевиков и комнезамовцев, а потом проводил горластые «митинги». В партии эсеров его в свое время учили, что вся опора на крестьянство, то есть на кулака.

Бокун, ни к каким партиям никогда не принадлежавший, выжигал все подряд — питал он лютую ненависть ко всем, кто отобрал у него землю. Там, где проходила банда Бокуна, оставались одни головешки.

В дверь просунулась чубатая голова одного из караульных. Он поманил Гундосого.

— Узнай, чего там, — лениво процедил Свининников. — Нет, все-таки самогонка из пшеницы лучше, у бурячанки слишком дух резкий.

— Там якась дивчина до вас добивается, — доложил Гундосый.

— Это еще что за новости? — удивился атаман. — Нехай войдет!

Вошла девушка. На чеботках — многослойная пыль, серая, едкая, степная. Пыль села и на лицо, только глаза блестят. Каштановые волосы коротко острижены. Одета в аккуратную свитку, какие носят здешние девчата, но сразу видно — с чужого плеча. Весь ее вид, манера здороваться и разговаривать свидетельствовали — не местная, не степнячка. Из города.

Первым делом Свининников спросил, откуда она.

— Из Киева, — сказала девушка. И капризно закусила губку. — Ваши вандейцы ни за что не хотели меня пропустить. А я так устала! Mon dieul Как я устала!

— Вы говорите по-французски? — оживился Свининников. — Какой приятный сюрприз в этой дикой глуши!

Он тоже перешел на французский. Атаман — купеческий сынок, недоучившийся студент, скороспелый прапорщик империалистической войны — считал себя интеллигентным борцом за интересы крестьянства. Всаживая пулю в лоб связанному комнезамовцу, он любил порассуждать о жестокости бытия и очищении кровью.

— Сотни километров пути, товарные вагоны, грязные лапы мешочников, эти бесконечные патрули, проверки документов, облавы, — рассказывала между тем девушка. — И вдруг у вас, у своих, вместо «здравствуйте» гнусное: «Под ними юбку, зараза, может, ты там пушку прячешь!» Боже мой, до чего довели народ! Кстати, как раз перед вашей дверью у меня пропала бриллиантовая брошь — подарок князя Ухтомского, воспоминание о первом бале. Вы понимаете, как она мне дорога, эта безделушка, как мне не хочется, чтобы к светлому воспоминанию прикасались чужие…

Девушка так и сыпала словами. Свининников улучил паузу.

— Я прикажу наказать виновных, мадемуазель! — заверил он и для убедительности даже приложил руку к сердцу. — Впрочем, вы должны их простить — такая война, как наша, ожесточает нравы.

— Я понимаю, все отлично понимаю, но это очень обидно…

Бокун таращил глаза. Поток французских слов привел его в недоумение.

— Про що воны, га? — толкнул он локтем Гундосого.

— Видчепиться, — отмахнулся тот, наполняя самогоном стопки, — хиба не чуете — про политыку балакають.

— За нашу дорогую гостью, — поднялся со стаканом Свининников. — За неожиданный подарок судьбы! Все деловые разговоры потом!

Ему хотелось быть галантным и предстать перед незнакомкой рыцарем, даже в мерзкие времена не утратившим душевного благородства.

— Нет, нет, — запротестовала девушка. — В таком виде я не могу сесть за стол. Нет, нет! На мне грязь всех теплушек. Я даже чувствую, как она липнет. Кажется, все отдала бы за ведро теплой воды, о ванной я и не говорю…

— Марыся! — гаркнул внезапно оживший хозяин дома. — Помоги панночке помыться.

Он погремел ключами, открыл пузатый комод, достал кусок мыла, которое тогда было дороже золота.

От такой щедрости хозяйка чуть не подавилась куриной косточкой.

Революция родила коммунистические части особого назначения, задачей которых была защита своей матери революции от внутренних врагов. И формировались эти части из самых храбрых и преданных сынов — коммунистов и комсомольцев, по каким-либо уважительным причинам не ушедших на фронт.

Впоследствии комсомольский поэт скажет:

Это были все бойцы решительные, Делу верные, ребята свойские: Пулями к телам их попришитые, Кровью смочены билеты комсомольские…

С трехлинейками уходили ребята в бои. Возвращались не все. Ведь они даже подучиться солдатской науке порой не успевали — не было времени, не было опытных командиров. Где удавалось, привлекали в качестве инструкторов бывших унтер-офицеров и других «чинов» старой армии.

Виктор Сторожук был командиром взвода отряда особого назначения. Но весь его опыт ограничивался несколькими стычками с бандитами — огневыми, быстрыми, стихийными. Поэтому и пришлось идти на поклон к Супруну. Понимал Виктор: одного желания сражаться с врагом мало, воевать нужно учиться.