Сабля, трубка, конь казацкий

– Нет… – Ладони описали круг, словно рисовали сферу. – Сущность, она вроде скорлупы. Но не твердая, не как ракушка… Сотканная из душевной силы. И чем точнее человек совпадает с предназначением, тем она прочнее и оберегает надежнее. Тем легче ее поддерживать в целости. А свобода… – хмыкнул недоученный характерник. – Вот ты, когда шаровары натягивал, долго взвешивал: надевать их или нет? Скорее всего, вообще не задумывался. И это тебя не смутило. Потому что нагишом несподручно. Зато как ты эти шаровары дальше носить станешь – только от тебя зависит. Бережно или через час порвешь и выбросишь.

Мы с Василием одновременно посмотрели на прореху в штанине, оставленную собачьими клыками.

– Так же и с предназначением. Есть то, о чем задумываться не приходится. Потому что так правильно и иначе никак нельзя. А в остальном – все живут кто во что горазд. Кстати, от того, как близко и точно человек занимает место, отведенное Создателем, тем крепче здоровье и длиннее жизнь. Награда такая для тех, кто бережно шаровары носит…

– Погоди, погоди… Совсем своими штанами голову заморочил, – Василий оторвал взгляд от прорехи и посмотрел на меня. – Начинали с Петра! Что у него с шаровар… тьфу, зараза, чтоб ты сказывся!.. – казак с силой пнул тот самый, вывороченный камешек. – Что с ним не так?..

– У Петра оттиска своего в Яви нет, – развел руками Остап. – Или я его не вижу…

– И что это должно значит?

Бред и клиника. Но Василий воспринимает эту галиматью всерьез. Ой, мама…

– Оттиска нет только у тех, кто свое предначертание исполнил… У мертвых.

Гром таки грянул. И если я не хочу дождаться испепеляющей молнии, пора с этим цирком заканчивать.

– Чего-о?! – сперва наши голоса с Василием слились в один, но потом разделились на разные потоки.

– Я что, покойник по-твоему?! А в глаз не хочешь?!

– Цыть, малой! А ты… Старый пень, прекращай околесицу нести! Говори вразумительно! И не завирайся! Кто видывал упыря, что мог бы целую седмицу на груди священную реликвию носить?

Тот, будто защищаясь, поднял вверх руки.

– Я о упырях ничего и не сказывал… Сами придумали, а на меня накинулись! Ну вас… – протянул обиженно, словно дите малое. – Ни слова больше не скажу.

– Гляди на него, какой обидчивый!.. Ишь, надулся, как мышь на крупу. Меня в покойники записал и сам же обиделся. Я же не обижаюсь.

– Да, ты уж это… взялся за гуж…

У Василия был такой вид, словно он, будучи совершенно трезвым, затесался в компанию пьяниц, пребывающих на стадии «ты меня уважаешь?». И никак не может выбрать, что лучше: свалить по-тихому или быстро нагнать пропущенное.

– Господи, вразуми этих несчастных! – завопил Остап. – Ты им про грибы, а они про гробы! Разве я хоть одним словом обмолвился о мертвяках? Я только сказал, что Петр не из Яви!

– А откуда?! – Полупуд непроизвольно сделал «козу», знак, прогоняющий нечистую силу. – Из Нави?![47]

Что ж вы такие нервные-то все?.. Впрочем, пока за саблю и осиновый кол не хватаетесь, терпимо.

– Нет, – мотнул головой байрачник. – Нечисть я бы распознал…

Василий с каждым произнесенным словом явно офигевал все больше. Многострадальный ус он уже не крутил и не дергал – жевать начал. Теперь я понял, почему левый короче правого.

– Оттуда?.. – казак то ли с опаской, то ли с глубочайшим уважением поднял взгляд вверх.

– А вот этого я ни утверждать, ни отрицать не могу. Не сподобился ни разу. Не с чем сравнивать… – пожал плечами старик.

– Ну всё, достали… оба! – я топнул ногой и без всякого почтения к возрасту сунул Каленому под нос кулак. – Еще одно слово брякнешь – и понюхаешь, чем моя аура пахнет! Василий! Очнись! Положим, чуду степному я не удивляюсь. Если разговаривать с людьми не чаще чем раз в полстолетия – еще и не такое померещится. Но ты же меня голым видел! И что – был там хвост или крылья? Нимба и рогов, кстати… – нагнул голову, – тоже нет! И чтоб уж совсем оставить дурной разговор – знайте, на лютне или арфе я играть не умею. А вот вилами – лучше не доводите до греха…

Тут запал и запас воздуха закончились. Так что я только махнул рукой. Мол, а ну вас в… Достали.

– И все-таки, Петро… родителей своих ты не помнишь… – если мой искрометный спич и произвел впечатление, то последней точки в разговоре не поставил.

– Ты, положим, тоже… – ляпнул раньше, чем сообразил, что это лишнее. Вряд ли кому-то приятно напоминание, что он подкидыш… Но Василий и бровью не повел.

– Верно говоришь, хлопец. Обое рябое… А потому вот что я скажу, Петро. Будь ты хоть ангелом, хоть бесом, хоть… – казак на секунду замялся, не зная, с кем еще можно сравнить, и не нашелся. – Да кем угодно! Для меня ты – славный парень! Товарищ боевой!.. С которым вместе я готов полпуда соли съесть. И первый дам в морду всякому, кто в этом усомнится. Веришь?!

– Верю. Спасибо. Ты настоящий друг.

Остап Каленый глядел на нас, присев на корточки и подперев щеку ладонью. Хорошо хоть не прослезился. Этого я бы уж точно не стерпел. Блин, только бразильской мелодрамы не хватало. Но когда ребра затрещали в медвежьих объятиях запорожца, понял – Василий говорил всерьез. Над такими вещами здесь еще стебаться не умеют.