Сабля Цесаревича (СИ)

Вернее, сначала у него разом изменилось настроение. Он как-то мгновенно успокоился, его покинули недобрые и причиняющие боль, словно куски бесформенного раскаленного железа, мысли. Ясный свет воцарился в его душе, да и вокруг словно бы все осветилось.

Павлу казалось, что он видит этот спокойный тихий свет воочию. Он разливался везде, он был в людях. Мальчик видел встретившихся влюбленных и ощутил их радость от этой встречи. И любовь, и радость он видел в распростершей объятия молодой маме, к которой бежала, восторженно смеясь, ее маленькая дочь. И в малютке пульсировало это ослепительное белое счастье. И чистую радость видел он в сидящей на соседней скамейке совсем ветхой старушке, подставляющей морщинистое лицо мягкому сентябрьскому солнышку.

Радость эта воистину была зрима, она проявлялась, как индивидуальный свет этих людей — родственный заполонявшему собою весь мир.

Свет был во всех на площади. Но — в разной мере. В ком-то сиял ровно и ярко, в ком-то — прерывисто, словно факел на сильном ветру. А в ком-то едва теплился.

Но он был и в бегающих в поисках покупок женщинах, в неторопливо пьющих пиво мужчинах, и в полицейских оперативниках под прикрытием, и в уличных торговцах, и даже в карманниках, мелких мошенниках и наркоманах.

При этом Павел поразился, что видит и слабости и даже зло этих людей — во всех этого было немало, хотя тоже в разной мере у каждого. Вот мимо прошел человек, душа которого была совсем темна — словно старое, закопченное, очень грязное стекло. Павел вздрогнул, разглядев внутри этого стекла копошащихся червей алчной жажды насилия и крови. Однако даже в этих страшных глубинах едва мерцал угасающий, бессильный, но — свет.

— Этот погиб, — скорбно сказал Алексей. — Сегодня он умрет. Совсем… А вот она не умрет, — он указал на старушку с соседней скамейки, которая, казалось, вечно собиралась подставлять свое старое измученное лицо ласковым лучам. — Уснет сегодня. Но не умрет.

Павел развернулся к другу и застыл. Теперь свет едва ли не ослепил его, хотя он странным образом видел в этом сиянии — и видел ясно — лицо Алексея. Хотя и оно изменилось чудесным образом — черты лица остались теми же, но стали какими-то… нездешними, величественно-мирными.

Правда, может, это всего лишь так упал солнечный свет, причудливо отраженный стеклами торгового центра?..

— Леша, ты… — пораженно прошептал мальчик.

— Все, хватит, — услыхал он голос друга, словно бы доносящийся из безмерного далека. — Рано тебе, долго не выдержишь.

И Павел вернулся в свой старый, привычный серовато-тусклый мир.

Он ошеломленно затряс головой, приходя в себя.

— Что это было? — спросил он друга.

Теперь ему стало страшно.

— Не бойся, — сказал Алексей серьезно, — просто твоя… твоя душа еще непривычна к такому. А теперь… — Леша помедлил, словно вслушиваясь в некий воспринимаемый только им голос. — …Теперь ты отведешь меня в гости к твоим родителям? — наконец спросил он со своей обычной улыбкой.

— Что?! — пораженно уставился Павел на друга.

— Твоя мама ведь хотела меня увидеть? Так давай я ей покажусь.

— Но… — Паша пытался лихорадочно сообразить, как реагировать на ситуацию, пока Алексей смотрел на него с доброжелательным любопытством.

— Давай, — решил, наконец, Пожарский, и вытащил из кармана телефон.

Голос матери был все еще напряженным, но чувствовалось, что она испытала от звонка сына великое облегчение.

— Ты где был?! — всполошенно затараторила она. — Мы с отцом до тебя дозвониться не можем уже два часа! Ты что телефон не берешь?!

Павел оторвал телефон от уха, поглядел на часы и похолодел. Они просидели здесь уже почти четыре часа, наступал вечер…

Леша улыбался.

— Прости, мам, — затараторил Паша, понимая, что сейчас главное успокоить ее. — Поставил в кино на вибрацию и включить забыл. Нет, нет, все хорошо. Даже прекрасно. Мама, а папа пришел уже? Мы сейчас с Лешей придем…

— С кем?!

— С Лешей, моим другом. Ты же хотела его увидеть? Он тоже хочет познакомиться…

— Приходите, — ответила мать после нескольких секунд молчания.

— Ага, минут через двадцать будем.

Павел окончил разговор и пристально посмотрел на друга.

— Паша, прости, — слегка склонив голову в знак извинения, произнес тот. — Ты же уже понимаешь, что со мной порой бывает… необычно.

— Уже понимаю, — медленно повторил за ним Пожарский.

И они пошли.

Всю дорогу до дома Павел пытался представить, как он будет знакомить своего друга с родителями, но у него ничего не получалось. Не скажешь же после всего, что он сегодня видел: «Мам, пап, это Леха!» Нет, представить Лешу своей семье в такой обычной манере, простой и грубоватой, было невозможно. Так Паша делал раньше, когда пару раз приводил домой своих старых приятелей, но теперь все было иначе.