Саблями крещенные

— А он и сейчас выслушает его, — коршуном нависал над сотником Коронный Карлик. — Он выслушает его, сотник. Почему ты считаешь, что в этот раз Его Величество не выслушает генерального писаря реестрового казачества? Или, может, ты думаешь, что королю безразлична судьба его подданных? Что у него не болит душа за каждого из нас?

— Да что вы, господин тайный советник?! — побледнел Маньчжура.

— Нет, ты усомнился, — входил в раж Коронный Карлик, размашистым шагом возвращаясь к своему столу и воинственно опираясь о него рукой. — Вы там, в Украине, вдруг решили, что королю вообще нет дела до вас — до Хмельницкого, до тебя, сотник. Так вот, знай: даже если король и забудет о вас, если Господь Бог вдруг отречется от вас, то и тогда вы предстанете передо мной сразу же, как только этого потребуют интересы Речи Посполитой. Покаянно, молитвенно предстанете передо мной.

Маньчжура очумело пялился на Коронного Карлика, настороженно вслушивался в его абсурдную речь, нервно подергивал головой, словно хотел освободиться от наброшенной на него птицеловной сети, и при этом абсолютно ни черта не понимал.

— Значит, в Украине Хмельницкий был арестован?

Сотник все еще ошалело смотрел на тайного советника.

— Я что, задал очень сложный и непонятный вопрос? — упирался рукой об угол низенького, застеленного картой Европы, стола тайный советник. — Я спрашиваю: он был кем-то схвачен, арестован? Теперь тебе ясно, о чем я спрашиваю?

— Так оно и происходило, ваша честь: арестовали, и чуть было не казнили.

Но его спасла бывшая жена, которая, для начала, сменила любовника, потом мужа, а потом и веру. Я в том порядке перечислил или происходило все наоборот — вначале веру, потом уже любовника? Что ты молчишь, сотник? Я тебя спрашиваю. Или ты думаешь, что я пришел сюда только для того, чтобы отвечать на твои вопросы? Так я отвечу.

— Но я же так и говорю, — пытался что-то объяснить Маньчжура, никогда в жизни не встречавший человека со столь абсурдным способом мышления, как у Коронного Карлика. А ведь он считал себя человеком грамотным, и даже начитанным, поскольку происходил из семьи зажиточного местечкового дьяка. Этот словесный натиск, круто замешанный на сумбуре непонятных вопросов и ничтожных амбициях карлика, буквально угнетал его, выводил из себя, загонял опытного рубаку в полынью страха.

— Нет, ты задавай-задавай, я отвечу. Я здесь, в Варшаве, для того и сижу, чтобы отвечать на твои вопросы. Или, может быть, я вовсе не для этого посажен здесь, при этом должностном кресле?

Тем же размашистым артистичным шагом Коронный Карлик вернулся к своему высокому, основательно возвышавшемуся над столом креслу. Вытащив его из-за стола, он уселся напротив сотника и, забросив ногу за ногу, несколько секунд сидел, откинувшись в нем и совершенно забывшись.

— Но дело в том, что не примет король твоего полковника, — неожиданно спокойно, буднично и с легкой тенью презрения то ли к Хмельницкому, то ли к королю заключил тайный советник. — Ни завтра, ни через три дня. Неделю потомится, пропьет большую часть того, с чем приехал сюда, окончательно разуверится в судьях, сейме, во всех святых… И только тогда, возможно, предстанет пред уставшие очи Его Величества.

— Хмельницкий уже почувствовал, что король не спешит принять его, — согласился сотник. — Потому и просит вас.

— Так он, оказывается, просит меня?! Что же ты молчишь? Сам генеральный писарь прислал тебя просить тайного советника посодействовать его аудиенции у короля, а ты битый час болтаешь здесь черт знает о чем, вместо того чтобы действительно попросить за полковника, которому служишь?

— Да я просто не успел! Вы же не даете мне и слова молвить!

— Значит, освободила Хмельницкого все-таки жена? Арестованного? Из-под стражи? — сотник не знал, что имеет дело с бывшим королевским следователем по особым поручениям. Со следователем-палачом, который душу выматывал своими наивными, непонятными, порой просто абсурдными вопросами, запутывая и морально уничтожая человека так, что когда тот представал перед настоящим «пыточником», владеющим лишь кулаками, плетями да раскаленным железом, то чувствовал себя если не спасенным, то уж, по крайней мере, духовно умиротворенным. — Жена, которая до этого предала его вместе со своей православной верой. Что же тебя после этого удивляет, сотник? Что судьи не выдержали и смеялись ему в лицо? А король, думаешь, не расхохочется? Даже если при этом на его устах не проскользнет и тени улыбки?

— Не мне решать, как поведет себя король, — наконец, багровеет Маньчжура, понимая, что над ним по-прежнему издеваются. Но в ответ слышит ангельски вежливое:

— Нет, сотник, нет, на сей раз твой полковник Хмельницкий, обласканный королем генеральный писарь реестрового войска, уползет из Варшавы в свои дикие степи, как избитый шелудивый пес. Он год волком выть будет в глубине своих азиатских степей, пока не падет на колени перед запорожцами и не попросит принять его в свою стаю.

50