Саблями крещенные

Морано подошел с бутылкой в руке. Пальцами свободной руки он ожесточенно раздирал кожу — его шкиперская бородка скрывала под своим седовато-лиловым покровом запущенную сыпь, постепенно слившуюся в одну сплошную язву и вызвавшую у дона Морано нестерпимый зуд.

— Прижгите свои язвы железом, — посоветовал отец Григорий, наблюдая его мучения. Сам он был по пояс оголен. Туловище давно превратилось в огромную рану, пальцы распухших ног, прикрытых лохмотьями, оставшимися от изорванных шаровар, едва касались пола.

Еще несколько минут назад, слушая католического священника, Родану казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Однако, увидев своего главного мучителя, неожиданно собрал остаток сил, приободрился и даже попытался улыбнуться.

— Ты еще смеешь давать мне советы? — незло спросил его дон Морано.

— Это последнее, что вы можете получить от меня, — довольно вежливо заверил Родан. — Если, конечно, не поскупитесь на бутылку вина.

— Что ты сказал, дырявый башмак подвешенного на рее?!

— Если не поскупитесь на глоток вина.

— Ах, тебя мучает жажда?

— Всякий раз, когда вижу в чьих-то руках бутылку.

Ответ командору понравился. Он ткнул горлышко бутылки в рот пленнику, но с такой силой, что Родан глотнул вина вместе с кровью из разбитой десны и чуть было не закусил собственными зубами.

— Еще?

— Я ведь не прошу еще раз поджарить меня острием шпаги. А вина — с удовольствием. И к совету моему все же прислушайтесь: прижгите свои язвы.

Командор сурово взглянул на отдыхавших чуть в стороне на перевернутых пустых бочках моряков.

— Опустите его на землю. Никакого толка от вас ни в море, ни на берегу. Теперь я сам займусь им.

— Вот это другое дело, — почти торжествующе произнес пленник, — с таким человеком и поговорить не грех.

Родана отвязали и отвели в комнату, которую комендант форта предоставил дону Морано под жилье и которая была намного теснее его каюты на фрегате. Туда же вошел и священник, однако, поняв, что способен объясняться с пленным и без переводчика, Морано выставил его за дверь. Зато приказал принести две бутылки вина и еды.

— Ты действительно собираешься говорить? — недоверчиво поинтересовался капитан. Та часть лица, которая еще просматривалась между изгибами его бородки, постоянно оставалась кирпично-багровой, поэтому на вид дон Морано всегда казался разъяренным.

— А почему бы и не поговорить по душам двум старым воинам? Что нам помешает?

— Тогда какого дьявола до сих пор молчал? Несмотря на все усилия моих матросов.

— Потому что они начинали разговор со мной с пыток, а следовало бы с вина.

Капитан Морано рассмеялся и покачал головой. Этот чужеземец все больше поражал его своим юмором.

— Пленных я обычно сжигаю живыми, ясное дело. Известно тебе это?

— Вот почему вы никогда не казните их на палубе своего корабля, — согласно кивнул Родан, — а выводите на берег. Но зачем же так жестоко?

— Огонь очищает. И того, кого сжигают, и того, кто сжигает.

— Особенно палача, — вновь охотно согласился Родан.

Взял дрожащими, неимоверно распухшими пальцами бутылку и жизнелюбиво наполнил большой серебряный кубок.

— Но если ты расскажешь правду, то помилую. Казню я в основном французов. У меня с ними давнишние счеты. Еще по Вест-Индии.

— Мне они тоже ни к чему.

— Вот и говори.

Родан смаковал вино. Божественный напиток укреплял его в силе и духе. Слова в эти минуты, любые, даже самые сладомудрые, были совершенно некстати.

— Почему ты молчишь? — помрачнел дон Морано, предчувствуя, что зря пожертвовал бутылку вина.

— Вы же еще ни о чем не спросили, достойнейший.

— А, вот оно что… Это правда, что ваши войска оставляют форт Сен-Бернардин и уходят к Дюнкерку?

— Я вот тоже подумал: конечно, у себя на родине, как всякий казак, я так и лег бы в могилу, не выдав врагам того, что могло бы погубить моих собратьев, поскольку предавать у нас не принято…

— Хотел бы я услышать название армии, в которой это принято, — недовольно проворчал дон Морано. — Кроме французской, разумеется. Эти лягушатники, тьфу! — он брезгливо сплюнул. Огромной, усыпанной язвами лапищей отер бороду и, отодвинув кубок, приложился к горлышку бутылки. — Не принято, но выдают же.

— …А еще я подумал, — вновь наполнил свой кубок отец Григорий, — что я ведь не в Украине. Кто я здесь такой? Наемник. И какое мне, в сущности, дело: будет этот чертов форт Сен-Бернардин, или как его там, взят испанцами или же останется у французов? Стоит ли из-за этого терпеть муки?

— Это-то меня и удивляло. Какого черта упорствовать, рваный ты башмак повешенного на рее? Только давай поближе к делу, приятель, а то терпение у меня иссякло. А костер развести недолго.

— Сказал уже, что утаивать мне нечего, — пожал плечами Родан. — Известно же мне вот что…

Именно потому, что Родан выдавал секреты не под пытками, а с кубком вина в руке, дон Морано верил ему. Человек терпел, сколько мог, перенес столько пыток и наконец заговорил. Не потому, что сломался в руках палачей, а потому, что понял: нет смысла терпеть все это дальше.

— Ты все сказал? — сиплым голосом хронически простуженного спросил дон Морано, когда Родан закончил свой рассказ.