Саблями крещенные

Отче наш, великий и праведный!

Воизмени гнев свой яростный
На милость христианскую:
Спаси землю свою святокровную Украйну
И народ ее грешномуче-ни-чес-кий!..

Раздуваемый утренним ветром, медленно разгорался костер. Пламя подползало все ближе и ближе к ногам обреченных. Отблески его озаряли солнце, наполняя его огромный огненно-кровавый круг молитвами и тревогой миллионов молящихся — и тех, кто уже взошел на свой костер, и тех, кому еще только предстоит избрать его и взойти.

Избавь, отче, край сей от орды лютой,

Яко от чумы насланной.
От палача-султана неверного,
Из-за морей-окиянов пришедшего!..

— громыхал над побережьем Фландрии все более и более уверенный, святопрестольный бас отца Григория — воина и священника. И, пораженные его могучей слаженной речью, матросы и испанские конники стояли, затаив дыхание. Они очарованно смотрели на чужеземца, и, хотя и не понимали слов, однако ритмика его речи и уверенный, отточенный проповедями голос порождали столь знакомую каждому из них мелодику молитвы, вызывая при этом почти первозданный страх перед словом проповедника, вселившимся в молитву воина.

…Укрепи волю мужей твоих ратных,

Дай силы воинам веры святой православной
Землю твою, Украйну, отстояти-и-и!

Отрекшись от священного сана, он пришел на эту землю, как наемник, отдался в руки врагу, как доброволец, решивший пострадать за свое воинство, и теперь погибал, как мученик. Ему некого было винить в своей огненно-кровавой судьбе, как, впрочем, не винил он и самого себя. Погибая, он не уносил с собой ни люти на врагов своих, ни зла на землю, в которую через несколько минут войдет оставшийся от его тела пепел.

Уходя из погрязшего в войнах, захлебнувшегося в крови сыновей своих, обезумевшего от множества вер и всеобщего неверия мира сего, воин-священник благородно оставлял ему то самое святое, что только способен был оставить — им самим, собственными душой и словом сотворенную молитву.

59

Выстрел, крик раненого и возглас Кара-Батыра: «Графиня-улан, мы здесь!» — слились почти воедино.

— Открывайте! — приказала де Ляфер Ковачу.

— Но дверь горит.

— Я сказала: открывайте! И беритесь за пистолеты. Маркиз! — Диана вдруг поймала себя на том, что ведет себя и действует так, как действовал бы на ее месте князь Одар-Гяур. Он как бы незримо присутствовал здесь, поддерживая и вдохновляя ее.

— Я здесь, графиня. Но они ворвутся сюда.

— Не сюда, а в ад они ворвутся.

Да, теперь она откровенно подражала Гяуру. Как жаль, что его нет рядом. Уж он-то смог бы оценить ее бесстрашие. С ним все выглядело бы по-иному.

Несколькими ударами меча Ковач сумел отодвинуть уже почти раскаленный засов, а потом, захватив дверь крестовиной рукояти, слегка приоткрыть ее. Прижавшись к каменной стене, графиня выглянула и увидела по ту сторону пламени притаившегося в нише воина. Тетиву своего лука она отвела с такой неистовостью, словно хотела пронзить не только тело врага, но и каменную стену, у которой тот караулил Кара-Батыра.

— Чего вы медлите?! — обратилась к мужчинам, когда воин вышел из ниши, держась обеими руками за вонзившуюся ему в грудь стрелу. — Сражайтесь!

Ничего не ответив, чех метнулся сквозь пламя и тотчас же вступил в схватку с одним из нападавших. Графиня тоже прорвалась через костер, но сделала это неуклюже, поэтому сразу же пришлось упасть на пол, чтобы погасить загоревшуюся одежду. Может, только это и спасло ее от брошенного Артуром де Моле ножа.

Один из воинов графа метнулся к Диане, однако взявшийся за лук Кара-Батыр остановил его в тот самый момент, когда он занес над девушкой свой меч. Разбойник так и упал, упершись острием оружия рядом с лицом графини.

Вырваться из той западни, которую новоявленные тамплиеры устроили сами себе, попытался лишь сам великий магистр. Ему удалось выбраться через окно на крышу пристройки, спуститься по ней и ворваться на конюшню. Но когда он уже сидел верхом, оказавшийся неподалеку конюх храбро бросился на него, пронзил вилами шею коня и отражал удары меча великого магистра, пока не подоспели татары и двое присоединившихся к ним вооруженных слуг маркиза де Норвеля. Поняв, что сражаться с таким количеством воинов бессмысленно, граф, уже слегка раненный в ногу, вынужден был сдаться на милость хозяина замка.