Сачлы

— Домой!.. — повторила Рухсара и тоже улыбнулась в ответ: — Нет, мамочка, мой дом — здесь! — Помолчав, добавила твердо: — Здесь я работаю, здесь я живу. Конечно, я приеду в отпуск… Но мой дом — именно здесь!

— Ну хорошо, хорошо, пусть здесь!.. — согласилась Нанагыз. — Но ведь и там тоже… Значит, два у тебя дома, доченька!.. Отчий дом — всегда отчий дом. Помни это!

В душе Рухсара была согласна с матерью. Спросила вдруг:

— Когда ты надумала ехать, мама?

Нанагыз несколько растерялась от этого вопроса, словно они подошли к самому главному, из-за чего ей и было неловко перед дочерью, из-за чего она словно бы и оправдывалась.

— Завтра, доченька. Долго ли собираться?.. Дневным автобусом — в двенадцать часов. Афруз-баджи говорила мне, на нем всегда поменьше народу. Как ты считаешь?

— Правильно, — сказала Рухсара.

— Утром попрощаюсь со всеми. Сходим на кладбище…

Рухсара опустила глаза. Снова подняла их на мать. Они были сухие. Только все такие же грустные. Кивнула, тихо отозвалась:

— Да, обязательно сходим… — После паузы продолжала: — Я дам тебе адрес одной больницы в Баку… Туда увезли маму Хосрова, там ее будут лечить… Будешь наведываться к ней.

— Непременно, доченька!.. Как думаешь, вылечат Фирюзу?.. Поправится?.. — В голосе Нанагыз прозвучала надежда.

— Хочется верить, мама…

— В Баку у нас хорошие доктора, ведь правда? Говорят, даже есть такие, что известны на весь мир, к ним изо всех городов приезжают!

— Да, есть, мама, — согласилась Рухсара. — Правда, наши медицинские знаменитости лечат иные болезни, чем у Фирюзы-ханум. Но будем надеяться…

Рухсара неожиданно переменила тему разговора:

— Давай, мамочка, пить чай!

— Давай, дочка, давай!

Нанагыз, отложив шитье, подхватилась с кровати, заговорила, задвигалась по комнате — чуть поспешнее, чуть суетливее, чем это было свойственно ее манере говорить и двигаться.

Мать старается развеять невеселое настроение — как свое, так и дочери:

— Ах, какой я тебе сейчас чай заварю!.. Сама скажешь: в жизни такого не пила!.. Язычок проглотишь!.. А спрашивать будешь секрет — не открою… Способ этот мне рассказала Фирюза… Разожги поскорее керосинку, доченька!

Девушка улыбается, встает из-за стола, снимает с плеч и вешает на спинку кровати согретый ее телом серый платок.

— Ну, давай, давай, удиви, мама!..

Рухсара тоже помогает этим неловким, наивным попыткам матери забыться, забыть, заглушить грустное «вчера», неловким, наивным, но таким необходимым им обеим, необходимым, как необходим человеку для жизни воздух… Ведь жизнь-то продолжается — с ее гримасами и улыбками, огорчениями и радостями, болью и счастьем, поражениями и победами…

Именно эти мысли и приходят сейчас в голову задумавшейся у темного окна Рухсары:

«И победами… Все-таки с победами!.. Раз продолжается, значит, эта жизнь непобедима!..»