SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

— Пойдем-ка к мадам Жакоб, выпьем кофе, — предложил Люсьен. — Я попрошу Режин приглядеть за торговлей. — Он сунул голову за полог. — Режин, ты не постоишь за прилавком? Мне нужно с профессором поговорить.

Багет треснул Люсьена по лбу и обернулся вокруг всей головы, хрустнув ему в самое ухо.

— Ай! Что…

— Маман права, — сказала Режин. — Идеально. Я просто еще раз проверила.

* * *

Жорж Сёра стоял перед неоконченной картиной «Цирк» с круглой кисточкой, на которую набрал красной краски. Он пытался убедиться, где в точности должна размещаться следующая красная точка. Меж его пальцев торчали четыре одинаковые кисточки с разными красками, точно он поймал в воздухе какое-то огромное ногастое насекомое, и его лапы замерли в трупном окоченении или от неожиданности. Он писал цирковую наездницу, стоявшую на спине белогривого паломино, — пытался отобразить в этой сцене динамику движения, одновременно лепя фигуры из отдельных точек краски, дополнявших бы друг друга: размещенные рядом, в гармонии и контрасте они бы создавали изображение в уме зрителя, стоило ему отойти на шаг от картины. Теория его была крепка и тщательна, он применял ее в своих крупных работах — «Купальщиках в Аньере» и «Воскресном дне на острове Гранд-Жатт», которые принесли ему большой успех и возвели в неофициальные вожаки неоимпрессионистов. Однако загвоздкой был сам процесс. Слишком уж тщательно все нужно делать. Слишком статично. И всякая картина писалась слишком уж, черт бы ее драл, долго. За десять лет он закончил всего семь крупных работ. Его последнюю — «Натурщиц», сцену в мастерской художника, где раздеваются модели, — разнесли критики и отвергла публика: все сочли, что это картинка из повседневной жизни, в которой самой жизни не осталось. Голые натурщицы выглядели холодными и бесполыми, как мраморные столбы. А Дега и Тулуз-Лотрек тем временем малевали в сознании народа своих танцорок и певичек, акробатов и клоунов — наглядно, гибко-текуче и подвижно. Сёра изобрел и усовершенствовал свой метод пуантилизма на прочной основе теории цвета, но теперь сам метод сковывал его. Иногда, как выяснялось, искусство и впрямь сводится к тому, что сказать, а не как это говорить.

Ему всего тридцать один, а он уже выпотрошен. Ну, или, по крайней мере, устал стоять неподвижно, утомился от интеллектуального искусства теории. Хотелось ухватить интуитивное, чувственное — отобразить движение самой жизни, пока не ускользнуло. Быть может, «Цирк», где все фигуры неуравновешенны, готовы рухнуть друг на друга в следующий миг, станет его пропуском обратно к жизни.

Он точно разместил крохотную красную точку на шапке клоуна, и тут в дверь постучали. Жизнь прерывает искусство. Хотелось рассердиться, но на самом деле Сёра был благодарен. Может, доставили припасы, а то и Синьяк или Бернар пришли посмотреть, как движется картина. О теории гораздо проще рассуждать, нежели применять ее на практике.

Он открыл дверь и чуть не выронил кисточки, по-прежнему растопыренные у него в руке. Перед ним стояла молодая женщина — поразительной наружности, в атласном платье цвета корицы, кожа светлая, а волосы темные, почти черные. Глаза же — ярко-синие, как сапфиры.

— Прошу меня простить, месье, насколько я понимаю, здесь студия художника Сёра? Я натурщица, и мне нужна работа.

Неловкий миг Сёра стоял и просто на нее пялился, а сам уже набрасывал ее в уме. Потом она улыбнулась, и его вытряхнуло из воображения.

— Извините, мадемуазель, но у меня уже готовы все этюды к той картине, что я сейчас пишу. Вероятно, когда начну следующую…

— Месье Сёра, пожалуйста… Мне сказали, что вы — величайший художник Парижа, а мне очень нужна работа. Я согласна позировать обнаженной. Я не против. Я не устаю и не замерзаю.

Сёра совершенно забыл, что намеревался сказать дальше.

— Но, мадмуазель…

— О, я прошу прощения, месье, — сказала она, протягивая руку. — Меня зовут Пуант.

— Заходите, — промолвил Сёра.

* * *

Когда Люсьен и Профессёр зашли в crémerie мадам Жакоб, Тулуз-Лотрек уже сидел за одним из трех высоких столиков, ел хлеб с размазанным по нему камамбером и пил эспрессо, сдобренный каплей сливок. С ним была очень худая и очень усталая Жейн Авриль, по-прежнему в чрезмерном сценическом гриме. Люсьен никогда не встречал артистку лично, однако тут же узнал ее по рисункам и плакатам Анри.

— Люсьен, Профессёр, вы знакомы с великой, изумительной, прекрасной Жейн Авриль? Жейн, мои друзья…

— Enchanté, — произнесла певица. Она соскользнула с табурета, опершись на столик, и протянула вновь прибывшим по руке в элегантной перчатке. Оба склонились в полупоклонах. Она меж тем повернулась к Анри, приподняла котелок у него на голове и запечатлела на его виске поцелуй. — А теперь, куколка, раз есть кому за тобой присмотреть, я пошла домой. — Она вздела бровь, посмотрев на Люсьена. — Он меня не отпускал, если я его с собой не возьму. И что я с ним дома делать буду?