Сад

Отец любил слушать птичьи голоса, а в осеннюю пору долгим взглядом провожал пролётные стаи. А нынче увидит их на черноморском побережье…

К его приезду Вера спешила закончить осенние работы и раскинула бригаду по всем кварталам сада: в одном углу перекапывали приствольные круги, в другом — сгребали в кучи листья, в третьем — прижимали жердями к земле ветки стланцев. «Везде — порядок!» Это она слышала от Векшиной в райкоме, когда утверждалось решение парторганизации о принятии её, Веры Дорогиной, кандидатом в члены партии. Софья Борисовна спешила подбодрить после неожиданного душевного потрясения. А началось всё с того, что во время доклада на бюро заведующая отделом, огласив документы, помолчала и нерешительно добавила:

— В райком поступило одно письмо… правда, без подписи. Не знаю, читать ли?

— Упомянула, так читай, — сказала Векшина.

В анонимке были строки: «У неё родной дядя живёт в Америке. Кулак. Батраков есплотирует. А племяннице идут от него посылки с подарками. Она до них падкая. И дядя собирается вытребовать её к себе…»

Вера глухо ахнула, вслед затем проронила:

— Какая бессовестная выдумка!.. Какой поклёп!..

Векшина постучала карандашом по столу. Вера умолкла. Заведующая отделом, повысив голос, продолжала читать:

— «Заботливый дядя высылает ей оттуда свои карточки и буржуйские деньги к дню рождения. На тех бумажных деньгах пишет: «Племяннице Верочке-на счастье»…

Секретарь райкома комсомола, строгий паренёк с едва пробивающимися чёрными усиками, чуть не подскочил с места. Как все они ошиблись в этой Дорогиной! Проявили политическую близорукость! И он — первый. Ведь это он, не разобравшись, подписал ей одну из рекомендаций! Отмежеваться от неё! Заклеймить! Он заговорил о «притуплении бдительности». Вера недоумённо пожала плечами, и он засыпал её крикливыми вопросами:

— Имеется дядя или не имеется? Факт это или не факт?

— Есть где-то… такой человек. Я никогда не видала его, не знаю… — Подобрав себя, Вера твёрдо заявила. — Нет моей вины! Ни в чём!

— Ах, ты ещё отрицаешь! Увёртываешься! А письма? А доллары с надписью? Факт! Дядю за границей утаила — тоже факт! А ещё говоришь — поклёп, осмеливаешься…

— Погоди, погоди. Горячая голова! Тут надо разобраться спокойно, — остудил строгого паренька рассудительный Штромин. — О дяде мы давно знаем. И он к делу не относится. Дорогина за него не ответчица. Нас может интересовать только одно, — Штромин повернулся лицом к Вере, — правда ли, что дядя сманивает вас в Америку, и как вы к этому относитесь?

— Вот это… это поганая клевета! — негодовала Вера. — Разве можно?.. Да я… не какая-нибудь…

— Понятно! — Штромин удовлетворённо качнул головой. — Анонимка написана с умыслом…

На этот раз Векшина согласилась с ним.

— Очернить человека ни за что, ни про что… И в такую минуту!.. А ты, — она кинула суровый взгляд на секретаря райкома комсомола, — подливаешь масла в огонь. Перехлёстываешь!

Вера, крепко сцепив пальцы дрожащих рук, думала: «Только бы не стали строить догадок, кто написал?..» Она не выдержит — расплачется.

Векшина напомнила: в тридцатых годах придирчивые люди «прорабатывали» Трофима Тимофеевича за связь с заграницей. Довольно этого. Дорогин — знатный человек. Получил высокую правительственную награду. Вера во всём — его достойная помощница. А эту анонимку писал злобствующий обыватель.

— Теперь фактически всё ясно! — смущённо буркнул секретарь райкома комсомола. — Дядю приплели…

Через несколько дней Векшина, вручая кандидатскую карточку, пожала девушке руку:

— Поздравляю от всего сердца! И скажу тебе о самом главном: не растерялась ты — убрала урожай в саду!

Вера смутилась, хотела молвить: «Вначале всякое было… И если бы не воскресники…»

В последнюю неделю у Веры было приподнятое настроение, и она не вспоминала о недавних душевных невзгодах, не подозревала, что они ещё раз потрясут её.

Весь день, с коротким перерывом на обед, она ходила по саду, внимательно осматривала каждую яблоню и делала записи в тетради. В старом ватнике, в сером платке она была неприметна. И только ветер, шевеливший косы на спине, помог Семёну узнать её. Пересекая квартал с угла на угол, он спешит к ней; вынырнув из-под кроны яблони, воскликнул:

— Вот ты где!..

Вера вздрогнула; брезгливо спрятав руки за спину, смерила парня холодным и колючим взглядом. У него подпухли веки, белки глаз отяжелели от недоброй красноты, все движения угловатые, порывистые. Пьяный! Ему ничто нипочём… Сторонясь его, шагнула на середину аллеи.

— Прямо с ног сбился, — продолжал Семён, покачиваясь. — Все кварталы обыскал!

— Напрасно старались.

— Давно не видел тебя. Хотел поговорить…

— А потом опять какую-нибудь пакость нацарапать? Стыд не дым, глаза не ест, да?

Мотая головой, Семён часто моргал, словно ему запорошило глаза пылью:

— Постой, Верочка. Погоди… О чём ты?..

— О вашей подлости!

— Я… я ничего… не понимаю.

С верхних веток срывались последние листья, тяжёлые от влаги, и, колыхаясь в неподвижном сыром воздухе, медленно падали на землю. Один скользнул по щеке Семёна. Он отмахнулся от мокрого листа, как от овода.

— Ты растолкуй, дорогуля…