Сад

Шаров, в синем комбинезоне, в кепке, сидел за рулём «газика», мчавшегося по узкой полевой дороге, исполосованной зубьями борон и культиваторов. Он торопился в первую бригаду, но не мог не остановиться возле опытного участка, где испытывался новый способ борьбы с ползучим пыреем. Трактор, поблёскивая шпорами колёс, вёл за собой дисковый лущильник. Павел Прохорович, идя по этому полю, широкими носками пропылённых ботинок шевелил гладко срезанный и перевёрнутый верхний слой почвы, иногда наклонялся, чтобы поднять горсть крепких, как проволока, белых корневищ самого цепкого и злостного сорняка: скоро ему крышка!

Вернувшись к машине, Шаров проехал в бригаду, но уже не застал Кондрашова на месте. Они встретились у массива свежевспаханной земли, где гусеничный трактор водил за собой пять сеялок. Заговорили о посеве трав. Кондрашов сказал, что мог бы посеять вико-овсяной смеси побольше — на складе ещё остались семена.

— То — для «Колоса Октября», — разъяснил Шаров.

От неожиданности Герасим Матвеевич даже поперхнулся:

— Это… это за какие же распрекрасные глаза?

— Неужели забыл? Обещали Огневу.

— У меня память правильная: что обещали из колхоза отдать — никогда не помню, а что нам положено взять — не забуду.

— Пойми: слова — не полова, их нельзя кидать на ветер.

— Да они, наверняка, сами запамятовали о договоре — не едут за семенами, голоса не подают, чего же мы-то…

— Я им сейчас напомню.

— Будто своих хлопот у вас мало, — уговаривал Кондрашов. — Не приедут сегодня — сами всё рассеем. А явятся — можно отговориться: опоздали, дескать…

— Нет, нет, вику не трогай со склада, — предупредил Шаров бригадира и поехал в сторону Глядена.

В чистом поле всё открыто взору, не только лошадь — зайца видно за километр.

Навстречу «газику» мчался вороной конь. Густая грива колыхалась на ветру. Крашенная бронзой дуга сияла под лучами солнца. Изредка на изгибах дороги показывался ходок с плетёным коробком на дрожках. В коробке, как в гнезде, сидел грузный человек в кожаном картузе, блестевшем, словно начищенное голенище.

Конь свернул на обочину дороги и остановился. Поравнявшись с ходком, Шаров выключил мотор и вышел из машины.

— Что без сигналов раскатываешься по моим полям? Не умеешь гудеть? — шутливо крикнул Забалуев, переложил ремённые вожжи в левую руку, а правую протянул Шарову. — Здравствуй! Значит, завёл себе легковушку? Ишь, ты! И без шофёра обходишься! А я, брат, люблю, когда конским потом тянет. Ты подумай — с шести лет на коне: мальчишкой в бороноволоках ездил. В гражданскую на коне воевал. После того за бандитами гонялся. Тоже верхом. Конь, как говорится, мой первый друг. Мне с конём не расстаться… А ты далеко направился?

— К вам… — И Шаров рассказал, что по просьбе Огнева для их колхоза отсыпаны семена вики, что сеять её надо с овсом.

— С овсом, говоришь, хороша? — переспросил Сергей Макарович и захохотал. — Калина тоже сама себя хвалила: «Я с мёдом хороша», а мёд ответил: «Я и без тебя хорош».

— Не надо — сами рассеем.

— Трава и так нарастёт!

— А у нас Кондрашов даже рассердился, что мы для вас семян отложили.

Кондрашов был знатным хлеборобом в крае, и Забалуев задумался: «Не перенять ли опыт?.. Нет. Шаров старается задобрить, чтобы я не мешал заливать Язевый лог. А Микита уши развесил — на приманку бросился…» И Сергей Макарович заявил:

— Самолучшая трава — пырей да мятлик! Даровая!.. — Голос его гремел на всё поле. — У меня интерес не к траве, а к пшенице. И я по урожаю обгоню вас! Рекорд дам!

— Не спорю, — спокойно ответил Шаров. — Слышал — на выгоне вспахали маленькую полоску. А как — в полях? Вкруговую? Тоже обгоните?

— Поживём — увидим, — уклонился от прямого ответа Сергей Макарович и вдруг предложил: — Хочешь — я тебе покажу все поля. Поехали! — Он повернул коня, крикнул — Ми-ила-ай! — и помчался к бригадному стану, намереваясь позвать с собой Огнева.

Павел Прохорович сел за руль и повёл машину следом за ходком.

Забалуев оглядывался и торопил Мальчика. Угнаться за ним не так-то просто! Пусть убедится Шаров!

Полевая дорога во многих местах была перепахана, на гребнях между бороздами ходок подкидывало, и у грузного седока трепыхались согнутые в локтях руки, словно крылья птицы, у которой ещё не отросли маховые перья, способные поднять её в воздух.

Слева в низинке блеснуло озерко снеговой волы. Возле берега цвёл золотистый лютик, торчали пеньки тальника, вырубленного не то на дрова, не то на плетни. Возле озерка стоял старый дом без крыши, на его потолке, засыпанном землёй, топорщилась сухая прошлогодняя полынь. Похвалиться было нечем, и Забалуев помрачнел.

— Рабочих рук не хватает, чтобы подремонтировать всё, — объяснил гостю, когда они остановились возле этого невзрачного жилья полевой бригады.