Сад богов

Весна в свой срок нагрянула, как лихорадка; казалось, еще вчера остров беспокойно ворочался в теплой и влажной зимней постели и вдруг, полный бодрости и жизни, пробудился под небом цвета голубой гиацинтовой почки, в котором восходило солнце, кутаясь в мглу такую же тонкую и нежно-желтую, как свежий кокон шелкопряда. Для меня весна, когда животный мир острова приходил в движение и воздух полнился надеждами, была одним из лучших времен года. Может быть, сегодня я поймаю самую большую пресноводную черепаху, какую когда-либо видел! Или постигну тайну, как крохотный черепашонок, вышедший из яйца сморщенным и бугристым, словно грецкий орех, всего за час увеличивается вдвое в размерах, становясь почти совсем гладким. Весь остров бурлил и звенел, я просыпался рано, торопливо завтракал под мандариновыми деревьями, уже благоухающими в лучах утреннего солнца, собирал банки и сети и, свистнув Роджера, Вьюна и Пачкуна, отправлялся исследовать свое царство.

На холмах, среди мини-лесов из вереска и ракитника, где нагретые солнцем камни пестрели напоминающим древние печати причудливым узором лишайника, пробудившиеся от зимней спячки черепахи медленно выбирались из-под земли и замирали в солнечных лучах, моргая и глотая воздух. Согревшись, они ползли туда, где их ожидала первая трапеза — клевер, или одуванчики, или пухлые белые дождевики. На черепаховых холмах, как и на всей моей территории, я предусмотрел все необходимое для точных наблюдений. Каждая черепаха снабжена характерной меткой, чтобы я мог следить за ее развитием; не менее тщательно пометил я гнезда чекана и черноголовой славки, тонкие, как бумага, капсулы с яйцами богомола, ажурные сети пауков и каждый камень, под которым ютилась дорогая моему сердцу живность.

Именно появление черепашьих полчищ было для меня настоящим признаком начала весны; лишь после действительного окончания зимы они выползали в поисках пары — неуклюжие, в тяжелых латах, что твой средневековый рыцарь, жаждущий защитить какую-нибудь представительницу слабого пола. Утолив голод, они становились резвее, если такое слово вообще применимо к черепахам. Самцы вышагивали на цыпочках, вытянув до отказа шею, время от времени останавливались и издавали неожиданно громкое и требовательное тявканье. Я ни разу не слышал, чтобы самки отзывались на этот звонкий клич, похожий на тявканье мопса, но каким-то образом самцы выслеживали их и, продолжая тявкать, били панцирем о панцирь, добиваясь от самок покорности, а те знай себе продолжали пастись в промежутках между толчками.

Гулко отдавалось в холмах черепашье тявканье, сопровождаемое скрежетом сталкивающихся панцирей и частым «так-так» черноголового чекана, словно где-то работала миниатюрная каменоломня; звучали крики зяблика, будто капли воды ритмично падали в пруд; раздавались веселые, с присвистом, голоса щеглов, которые в цветистом клоунском наряде копошились в куще желтого ракитника.

У подножья черепашьих холмов, ниже старых оливковых рощ, где пестрели бордовые анемоны, асфодели и розовые цикламены, где сороки вили гнезда и сойки пугали вас внезапным тоскливым криком, простерлись шахматными клетками старые соляные поля. Каждое поле (иные площадью всего с небольшую комнату) окаймляли мутные, мелкие, широкие протоки с солоноватой водой. Здесь росли виноград, кукуруза, инжир, томаты с запахом едким, как у лесного клопа, арбузы — точно огромные зеленые яйца некой мифической птицы, вишни, сливы, абрикосы, мушмула, клубника и батат; словом, это была зеленая кладовая острова. Ближайшие к морю протоки были оторочены тростниковыми зарослями и острыми пиками камыша; в подгорной стороне, где воду каналов опресняли ручьи из оливковых рощ, развилась пышная растительность, и тихую поверхность протоков в оборке из желтых калужниц украшали кувшинки.

Именно здесь по весне с пронзительным, чуть ли не птичьим свистом предавались брачным играм два вида пресноводных черепах — у одного панцирь черный с золотистыми пятнышками, у другого в тонкую серую полоску. Отливающие лаковым блеском зеленые и бурые лягушки с пятнистыми, как шкура леопарда, ногами заключали друг друга в страстные объятия, выпучив глаза, или подолгу квакали в унисон и метали в воду большие кучевые облака серой икры. Там, где на каналы ложилась тень от тростниковой чащи или инжира и других плодовых деревьев, издавали монотонное теноровое кваканье зеленые квакши, словно покрытые влажной замшей, раздувая свои желтые горловые мешки до размеров грецкого ореха. Желтоватые комья их икры, величиной с маленькую сливу, лепились к зеленым косичкам водорослей, плавно колеблемых тихими струями.