Сад Эпикура

Зенон перевел взгляд на Эпикура. Возможно, что он узнал Эпикура и до того, как Колот назвал его: они виделись лет пять назад в Академии, куда оба были приглашены на празднование дня рождения Платона. Такое приглашение Эпикур получал каждый год, но воспользовался им лишь один раз. Там-то, в Академии, Колот подвел Эпикура к Зенону, и они без слов, кивком головы, поприветствовали друг друга. Эпикур редко покидал свой сад, а если и покидал, то не приближался к Стое, где собирал своих учеников Зенон, считая, что вступать в спор с Зеноном и бесполезно, и опасно: бесполезно потому, что никогда еще философ не мог переубедить другого философа; опасно потому, что Зенон, пользуясь покровительством царя, мог оговорить Эпикура перед ним и навлечь на него его гнев. Колота же, который постоянно рвался на бой с Зеноном, Эпикур никогда не останавливал: Зенон сам избрал себе в противники молодого и остроумного Колота, оттачивал в спорах с ним свои суждения и привлекал, благодаря этим спорам, слушателей. Зенон любил Колота, как только можно любить своего противника. Колот, случалось, побеждал Зенона остроумием, но зато Зенон, и это признавали все, побеждал Колота глубокомыслием. Впрочем, с годами Колот все больше овладевал оружием своего противника. Зенон же с годами не становился остроумнее, зато, говорят, прибавилось в нем едкости и злости. И Эпикур теперь подумывал о том, как бы прекратить стычки Колота и Зенона, опасаясь за Колота. Дурная старость мстительна, а молодость безрассудна — так, кажется, говорил Аристотель…

Македонский конвой провел мимо Стой группу каких-то оборванцев, должно быть, грабителей, которые тащили на плечах и в руках узлы с награбленным.

— Хайре, Зенон! — крикнул кто-то из оборванцев. — Ты все еще жив?

Зенон поискал глазами того, кто кричал, но лицо его по-прежнему осталось неподвижным, как маска.

По другой стороне улицы, качаясь, словно пьяный, хватаясь руками за ограду, шел юноша в голубой хламиде[31] из дорогого шелка. Даже отсюда можно было различить на его руке массивный золотой перстень с геммою — принадлежность богатого аристократа.

Увидев его, Зенон впервые проявил беспокойство. Он подался немного вперед и позвал:

— Си́ндар? Ты ли это, Синдар?

Юноша, услышав Зенона, остановился, потом пересек пустынную улицу и подошел к Стое, по-прежнему раскачиваясь и взмахивая руками в поисках опоры.

— Это ты, Синдар, — сказал Зенон, когда юноша подошел к Стое и, тяжело дыша, уперся руками в колонну. — Что с тобой, Синдар? Неужели и ты?..

— И я, — с трудом ответил юноша, — И мой конец пришел, Зенон. Грудь болит так, будто меня уже придавили могильным камнем… Куда же я теперь, Зенон? Куда же я теперь? Где я буду?

— Терпи и все узнаешь, — ответил Зенон. — Мужественно иди своей дорогой, Синдар. И прощай.

Юноша оттолкнулся руками от колонны и побрел прочь.

— В какую пропасть неведомого ты отправил его? — сказал Зенону Эпикур. — И у тебя не болит душа?

— Добродетельные люди суровы, — ответил Зенон, не глядя на Эпикура.

— А страх Синдара? Ты и не утешил его, Зенон.

— Страх овладевает теми, кто неразумен, — сказал Зенон.

— Страх овладевает теми, кто несведущ, — сказал Эпикур, — быть же сведущим — значит знать истину.

— Вот тебе первая истина, — усмехнулся Зенон, — вот тебе простая истина: все люди смертны. Что в ней утешительного?

— Это не истина, — ответил Эпикур. — Истина заключается в том, что смерти для живых не существует: пока мы живы — смерти нет, когда она приходит — нас уже нет.

— Но есть боль — преддверие смерти, ее служанка. По приходу служанки мы узнаем о приближении ее ужасной госпожи. И тут лишь с помощью разума мы можем подавить в себе страх.

— Боль — это не преддверие смерти, — сказал Эпикур, помолчав. — Боль — это быстрая жизнь. Она не бывает ни достаточно долгой, ни достаточно сильной, чтобы пугать нас. Она либо утихает, уступая место размеренной жизни, либо кончается, как кончается и все другое, что имеет начало.

— Значит, есть все-таки у жизни конец? И не называется ли он смертью? — спросил Зенон.

— Есть, но мы исчезаем за мгновение до конца.

— Но разве не более утешает нас мысль о том, что душа мудреца остается жить после смерти?

— Это и не истина, и не утешение, — ответил Эпикур. — Это суждение, которое можно почерпнуть лишь во сне да еще в Академии, где здравый смысл, кажется, никогда не обитал.

— Не пора ли нам идти, Эпикур? — напомнил о себе Колот. — Нам бы до захода солнца попасть в Пирей.

— Да, — согласился Эпикур, — пора. Прощай, Зенон.

— Прощай, — ответил Зенон. — Ты не убедил меня.