Сад и канал

В общем, задание для группы разведчиков месяца на четыре. Непонятно было, за кого они меня принимают.

– Вы с ума сошли! – сказал я, стискивая перекладину будки. – Я вам, наверное, уже сто раз объяснял, что не буду работать вслепую. Что вы там у себя готовите: переворот, заговор? И в конце концов, я хочу говорить непосредственно с Леонидом Курицем. Или – что? Или, знаете, у меня ощущение, что вы его от меня специально прячете…

Я готов был закричать от бессилия.

– Только не надо эмоций, – холодно ответили мне в трубке. – Вы запомнили? Контакт – через пару дней в это же время. И учтите, Николай Александрович, мы вас вторично предупреждаем.

– Интересно, о чем? – спросил я с ненавистью.

– О том самом, Николай Александрович. О том самом, – сказали в трубке.

И сейчас же череда коротких гудков возвестила, что разговор окончен. От внезапной ярости я чуть было не саданул трубкой по ни в чем неповинному автомату. В самом деле, за кого они меня принимают? С Леней Курицем я не мог поговорить напрямую уже больше недели. Было очень похоже, что нас с ним действительно мягко и аккуратно разводят. Если, конечно, сам Леня Куриц еще пребывает в числе живущих и здравствующих. Потому что случиться за это время могло все, что угодно. В том числе, например, и вполне естественный «несчастный случай». Несколько таких якобы «несчастных случаев» в последние дни уже были. Ах, кто мог бы подумать, что Леонид Иосифович будет так неосторожно переходить через улицу. Мы его столько раз просили быть хоть чуточку повнимательнее. Но ведь вы же знаете, какой Леонид Иосифович был нетерпеливый. Ну и, разумеется, «примите наши самые искренние соболезнования». А меня, кстати, они все-таки держат за полного идиота. Ежу понятно, что готовится вооруженное нападение на горисполком. И они полагают, что я, как дурак, влезу в эту кровавую кашу…

Я так задумался, что не сразу заметил, как будку накрыло слабое подобие тени. Отпрянул, только почувствовав жаркое дыхание на затылке. Сердце у меня дико прыгнуло и больно-больно ударило изнутри по ребрам. Правда, уже в следующую секунду, которая отозвалась шумом в ушах, я с громадным облегчением догадался, что это вовсе не оживший полковник. Я увидел грязный и страшно изжеванный, но довольно таки еще добротный костюм, рубашку, выглядывающую из-под разрезов жилета, перекрученный галстук, очки, клинышек козлиной бородки.

– Фу-у… – сказал я, чуть ли не обмякая всем телом. – Фу-у… Как вы меня напугали, профессор. Нельзя же так, я вас уже просил не подкрадываться. Ну, все-все, пустите, мне надо отсюда выбраться…

Однако профессор, раскинувший руки, и не думал отодвигаться.

– Есть принес? – спросил он гортанным голосом, в котором чувствовалось ожидание.

Я в растерянности посмотрел на него, а потом выпрямился и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Елки-палки, забыл! Вот, черт, забыл, из головы вылетело!.. Простите, профессор, завтра принесу обязательно…

И я сделал попытку отжать его дверью в сторону. Потому что внутри автомата я был точно в клетке.

Профессор легко подался и вдруг обеими ладонями схватился за перекладину.

– Нет, не надо, – сказал он, взирая на меня серыми расширенными зрачками. – Тебе нельзя. Не ходи никуда. Не надо…

– Почему нельзя? – спросил я как можно спокойнее.

– А ты не знаешь?

– Нет.

– И никто не знает, – тоскливо сказал профессор. – Никто-никто, только я один знаю…

Я еще немного потеснил его дверцей.

– Что именно?

– Ну, раз не знаешь, тогда – иди, – вяло сказал профессор.

И, точно потеряв ко мне всяческий интерес, повернулся и легкой тенью скользнул сквозь изогнутую арматуру. Не брякнула и даже не скрипнула ни одна железяка. Длинная расслабленная фигура побрела, загребая пыль туфлями.

Вдруг остановилась неподалеку от известковой траншеи и, наверное что-то услышав, приложила ладони к ушным раковинам.

Профессор, как локатор, медленно повернулся.

Блеснули очки.

– Крысы!.. Крысы уходят из города!.. – крикнул он.