Сад камней

* * *

— …Молока. Или я не знаю. Никогда не имела дела с детьми.

Иллэ смотрела бесстрастно. Как будто не было ничего удивительного в том, что вот я вернулась из леса далеко за полдень, пропотевшая и продрогшая, растрепанная, никакая, чуть не до пояса перемазанная грязью, от которой слиплись в сосульки кисти гардуса, с промокшими насквозь ногами — и с младенцем в матерчатом корытце, висящем на лямках наискось через плечо, как почтальонская сумка.

Он пока спал. К счастью, он спал почти всю дорогу — вернее, весь путь-проламывание наугад сквозь колючий и мокрый лес, по непролазной грязи — кроме того случая, когда люлька зацепилась за ветку и накренилась так, что ребенок чуть не выпал оттуда. Тогда подал голос: не заорал испуганно, а скорее изумленно поинтересовался, что происходит. Ну, это я, конечно, выдумала, не бывает у младенцев таких сложных эмоций, как удивление, хотя не знаю, я ничего не понимаю в младенцах. Кажется, они пьют молоко; вот и предел познаниям. Старуха, по идее, должна быть осведомлена лучше.

— Пошли.

Я сморгнула, и вот перед глазами уже удалялась ее спина, а руки по-прежнему оттягивало клетчатое корытце, которое я вообще-то надеялась сразу сунуть старухе, довольно тяжелое и неудобное, если нести так, без лямок. Ладно, тут уже не может быть далеко. Прибавила шагу, догоняя Иллэ. Похоже, она шла к себе, в самое ветхое, первичное на вид здешнее строение, где я еще ни разу не была.

Старуха поднялась по скрипучим ступенькам, отомкнула замок. В темном проеме обернулась и сказала негромко:

— Тарья.

Она же ушла, припомнила я. Дальше по тропинке, ведущей черт знает куда: в город, наверное, раз не на станцию. Хотя, впрочем, могла и вернуться, пока я продиралась через лес, нагруженная младенцем в люльке.

Иллэ скрылась в постройке, и я поднялась следом. Внутри оказалось темно, прямо-таки непроглядно после яркого дня снаружи, буквально на втором шагу в бок врезался острый угол, неожиданно и больно до шипения сквозь зубы, черт, черт!.. Догадалась бы, что ли, отодвинуть занавеску, или у нее тут вообще нет окон? Из темени проступил, как из-под снега, силуэт стола или комода, не знаю, и я оперла на него край детского корытца, стало полегче.

— Поставь тут.

Поверхность стола казалась шаткой, и, установив на нем люльку, я все-таки сгребла в кулак матерчатые лямки, для страховки, на всякий случай. Сняла, наконец-то, тяжелый подмокший гардус, положила рядом на стол. Тем временем стало чуть светлее и одновременно потянуло гарью: Иллэ раздувала красные угли, подняв крышку над трехногой печью. За спиной скрипнула дверь, впуская еще немного света, и старуха бросила, не разгибаясь и не оборачиваясь:

— Молока согрей.

Таша скрылась раньше, чем я ее успела увидеть. Если это была она, конечно.

Вокруг уже серел полумрак, а может, глаза приспособились, раскрылись во всю ширь зрачки, будто диафрагма чувствительного объектива. Спящий младенец белел на белом идеально сферическими щечками, голубоватые тени лежали в полумесяцах закрытых глаз, и сквозь полупрозрачные веки угадывалось, насколько они черные. Никогда раньше не видела таких глаз у младенцев. Да никогда я и не разглядывала младенческих глаз.

Откуда он там взялся, на станции? Поезд не останавливался, я же видела, это совершенно точно. Даже не притормаживал: да и не сбросишь ведь, в самом деле, ребенка на ходу, это же не посылка или пачка газет. Предположить, что кто-то выпрыгнул из вагона с этой бандурой наперевес… ладно, хватит. Поезд совершенно ни при чем. Возможно, он был ни при чем с самого начала.

Возле станции не было ничьих следов, кроме моих. С теневой стороны: на солнечной к моему приходу все растаяло до спутанной травы. Значит, пришли оттуда, с противоположного направления. Пришли, аккуратно поставили корытце под шиферной крышей… и что?

Ждали меня? Нет, ерунда какая-то. Да кто же знал, что именно сегодня я туда приду?!

Знала Таша. Она бросила меня посреди леса и ушла в другую сторону — куда именно, зачем? И, кстати, оказалась же каким-то образом здесь, в поселении, раньше меня. И те странные следы Отса, если, конечно, Отса, оборвавшиеся на снегу…

Старуха разожгла печь, встала, потянулась высокой и прямой, как сухая сосна, фигурой к навесному шкафчику на стене. Шарила долго, балансируя на цыпочках, наконец закрыла створки и обернулась. С прозрачной, почти невидимой в полумраке — только длинный блик сбоку от пламени печи — детской бутылочкой в руках. Сняла полукруглую крышечку, обнаружив соску, похожую на маленький шлем. Ничего удивительного, в таких обособленных вечных хозяйствах ничего не выбрасывается, все стоит на своих местах и ждет своего времени, которое рано или поздно таки наступает.

— Вот, — вбежала Таша, протянула молоко в кастрюльке с ручками, обмотанными полотенцем. Старуха зыркнула на нее почему-то неодобрительно, выговорила несколько резких фраз на своем языке. Девочка кивнула и убежала снова.

— Молоко надо разводить, — сказала Иллэ, уже обращаясь ко мне. — Берешь кипяток, два и один. Знаешь?

— Ничего я не знаю, я же сказала. Делайте, как нужно.