Сад лжи. Книга первая

Если…А если он не захочет?.. Ее обдало холодом. Сегодня суббота — она не видела его с понедельника. То есть с того вечера, когда они… в общем, когда они забыли, что должны оставаться лишь добрыми друзьями. Он что, нарочно ее избегает? Конечно, можно было бы пойти к нему домой. Постучать в дверь и прямо спросить, так это или нет. Только каждый раз, когда она об этом думала, у нее внутри все переворачивалось.

— Аве Мария, Матерь Божья, Господь наш с Тобой…

сделай так, чтобы Брай не возненавидел меня, пожалуйста…

Будь благословенна и Ты…

у меня никого, кроме него, нет…

и плод чрева Твоего…

я не могу без него прожить, клянусь!..

Иисус.

Роза наконец перестала теребить четки и поглядела на затянутый белым покрывалом алтарь, по бокам которого стояли мраморные фигуры Иисуса и Пресвятой Девы Марии. Позади оплывали и дымили на сквозняке церковные свечи — такая же неотъемлемая часть собора, как выщербленные деревянные скамьи и залистанные до дыр требники. Какой-то горбун в бесформенном черном балахоне и кофте бухнулся перед алтарем на колени, а потом прошаркал в сторону вестибюля и зажег одну из стоявших в ряд свечей — монетка, которую он бросил в ящик для пожертвований, глухо стукнулась о днище. Роза, повернув голову, увидела, что деревянная крышка покорежена, а замок на ящике новый. Ну да, вспомнила она, сестра Бонифация говорила, что не так давно кто-то выкрал оттуда деньги.

Считается, что церковь — это дом Божий, подумал она. Но если Господу потребуется где-то жить, то еще вопрос, выберет ли Он именно этот собор Святых Великомучеников на углу Кони-Айленд и Эр-авеню.

Лично она в этом сомневалась. И очень сильно.

Роза подняла голову. Предзакатное солнце скупо светило сквозь стрельчатые окна церкви, окрашивая все вокруг в песчано-серые тона. Стекла были загажены голубями, гнездящимися под карнизом, но никто почему-то и не думал о том, что окна следует время от времени мыть. Священник больше не интересовался тем, как они выглядят, после того как два года назад уличная шпана разбила поразительной красоты витражи и их заменили обычным небьющимся стеклом, — на большее у прихода просто не нашлось средств.

Роза понимала чувства священника. Так бывает, когда у тебя отнимают что-то самое дорогое. Или разбивают его на куски. И его уже никогда не вернуть. Прощание навеки. О, у нее ведь то же самое! И все из-за чертовой бабки. Была у Розы мечта — и вот Нонни взяла и загубила ее. Самое дорогое, что было у Розы. И теперь от мечты этой остались одни осколки.

А мечтой этой была для нее мать.

…мать? Эта шлюха, дешевка — только и всего.

Память об этих злобных словах мучительной болью отдавалась в самом низу живота. Роза изо всех сил зажмурилась. Внутри поднималась волна ненависти — добела раскаленной, ядовитой.

И ненависть эта, она знала, была в сущности куда большим грехом, чем тот, что она совершила вместе с Брайаном.

Пусть она сдохнет! Пусть бы эта старая ведьма сгорела в огне. Она, а не моя мать!

Не в силах унять дурные мысли, Роза вновь опустила голову на сцепленные руки и начала страстно шептать молитву:

— „Отец наш на небеси, да святится имя Твое. Наступит царствие Твое на земле, как на небеси. Дай же нам хлеб наш насущный и прости прегрешения наши, как мы прощаем тем, кто совершает их против нас, и дай избежать соблазна…"

Она подумала о Марии и о том, как это все завертелось на прошлой неделе, когда сестра объявила о том, что…

Они все сидели за ужином на кухне, пропахшей тушеным мясом и картошкой, — она, Клер и Нонни. И тут на кухню вошла Мария, по обыкновению припозднившись. Роза сразу почувствовала что-то неладное. Мария остановилась посреди кухни; руки, словно одеревенелые, висят по бокам, подбородок упрямо задран, в голубых глазах мрачная решимость. Она тяжело дышала, грудь ее ходила ходуном, словно все четыре этажа она бежала без остановки. В своей черной, в обтяжку, юбке, утянутой в талии, с ярко-розовой помадой и черными лакировками на низком каблучке она подобно порыву свежего ветра ворвалась в затхлую атмосферу кухни, принеся с собой ощущение опасности.

Тут она и сбросила свою „атомную бомбу".

— Пит и я женимся, — объявила Мария тем бесшабашным („Пошли вы все куда подальше!") тоном, каким могла бы объявить: „Пит и я только что ограбили банк".