Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни

Я знал, что Майтрея – это дитя света – собирается открыть мне секрет обретения свободы. Но, несмотря на то что в этом была цель всего моего существования, я – как это часто бывает в наиболее критические моменты нашей жизни – был почти в беспамятстве, убаюканный золотым сиянием, пропитавшим весь Сад и все мои мысли. В этом блаженном полусне я почти не услышал, но все же как-то разобрал и, главное, запомнил его слова:

– Ты должен – я умоляю тебя всем сердцем, возлюбленный мой! – самостоятельно достичь понимания священного состояния пустоты.

Глава VII Поступки и их последствия

В следующие несколько месяцев в Саду мне делать было нечего, ибо вдохновенная встреча с величайшим просветленным, с самим Майтреей, оставила мне столько пищи для размышлений, что новых вопросов у меня попросту не возникало. Весна уже прошла, а я все пересматривал и анализировал условия своего бытия. Больше всего времени я уделял особенно тщательному изучению и обоснованию того факта, что сущность моего ума заключалась в неспособности довольствоваться обретенным: проходило совсем немного времени, как меня переставала радовать новая вещь, и я уже хотел чего-то еще и еще.

И не важно, была ли это материальная вещь, почет и признание или отношения с другими людьми. Раньше я всегда считал, что это мой собственный изъян, что вот такой я испорченный человек, беспокойная душа, но теперь был заинтригован намеками Майтреи на истинную причину этой неудовлетворенности – несколько раз он упоминал силы, не подвластные моему контролю. Он сказал, что они уже приведены в движение, эти силы, порождающие мир, в котором я живу, порождающие меня самого и даже все мои мысли – все виды боли от страдания, включая и эту самую неспособность утолить свои желания.

Когда я вопрошал его об этих силах, он в ответ говорил только о различных мыслях, называя их ядами, которые действительно многое определяли в моей жизни: зависть, желание обладать, неприязнь, гордыня и все такое. Я пытался отыскать какую-то взаимосвязь между этими мыслями и страданиями моего мира, но чего-то здесь недоставало.

Как всегда, я думал о своей матери, почтенной женщине, которая прожила в целом очень добродетельную жизнь. Но я помню, как она страшно страдала от рака, который в конце концов убил ее, разорвав ее сердце. А ведь из всех людей, которых я знаю, ее ум менее всего был подвержен воздействию этих ядов: она так редко проявляла гнев или зависть; ее любили почти все, кто знал, и она всех любила; она отдала обучению своих детей добродетели и высоконравственному поведению существенную часть своей жизни. Я еще смог понять, почему такие ментальные омрачения, как зависть, могут разрушить покой нашего ума, но так и не сумел выяснить, какое отношение они имеют к болезням, войнам, нищете и самой смерти.

Когда я снова пришел в Сад во всеоружии новых вопросов, самые жаркие дни степного лета уже были позади, хотя солнце все еще нещадно палило в раскаленном небе. На этот раз у меня не было надежд на визит милых ангелочков, я скорее чувствовал себя боксером, выходящим на ринг, готовым наносить и парировать удары в истинном интеллектуальном спарринге между двумя мыслителями. Мне не пришлось разочароваться: не успел я сесть на скамейку, как через калитку прошагал Его Святейшество Гендун Друб – первый Далай-Лама.

Пятьсот лет назад он родился в семье кочевников, где-то на задворках тибетского царства, никем толком не управляемых, и каждый его жест говорил о решительности и уверенности в себе. Сразу же бросалась в глаза его могучая грудь, выпирающая из-под монашеской накидки, а еще его руки, сильные, с налитыми мускулами, несмотря на то что ему было уже под шестьдесят. Глаза Его Святейшества были широко распахнуты, в них светился недюжинный ум, а лоб был перепахан такими глубокими морщинами – следами многолетних глубочайших же раздумий, – что их легко было по ошибке принять за шрамы от сабельных ударов. Он подошел ко мне и одним ловким движением смахнул меня со скамьи на траву рядом с ней, а сам уселся на мое место, не обращая внимания на свою растрепанную монашескую одежду, и погрузился в размышления.

– А ну-ка отвечай – что управляет этим миром? – заорал вдруг Первый Далай-лама, сразу лишив меня дара речи.

Он наклонился ко мне, в возбуждении тяжело дыша мне в лицо, всем своим свирепым видом требуя немедленного ответа. Я испуганно отшатнулся.

– Я не знаю, я сам сюда пришел, чтобы узнать это, я не уверен, но думаю, что, наверное…

– Думаю! Наверное! Не уверен! – передразнил он. – А теперь я тебе скажу, что управляет миром: те самые дурные мысли, вот что! Те самые дурные мысли и те поступки, которые они тебя заставляют совершать! Вот что! – Он снова выпрямился с видом триумфатора, как будто на серьезных дебатах по философии разбил в пух и прах достойного противника, а не ошеломленного и потрясенного таким началом проповеди скромного сельского библиотекаря.