Сад неведения

Он кивнул в сторону незнакомых полок. Она подняла глаза от журнала: не ослышалась ли?

— А разве ты понимаешь?

— Я буду учиться.

— Бери,— разрешила она.— Что ты хочешь?

— Я выберу, посмотрю.

— Смотри.

Он радостно прибежал к Бальзаку, а вынул первый том Джека Лондона, раскрыл. На него смотрел мужественный человек, показавшийся ему богоподобным. И цвет тома хороший. Иллюстрации тоже интересные, обещающие сделать его причастным к непонятному миру других людей. Кто они, чем живут, о чем говорят?

Он возьмет эту книгу, но, оставив ее на полке, вынул зеленый том, раскрыл и увидел толстого человека с красными губами, наверное, он много мяса ест. Но человек не отталкивал. Что-то в нем было. Может, его?

А подошел к библиотекарше со «Сквозняком». Придя домой, запершись, пытался осилить ее. Но ни слова не понимал. Подержав три дня, он вернул ее и взял первый том издания в красном переплете. С новой книгой было то же самое. Засиживался допоздна, при тусклом освещении керосиновой лампы глядя на непонятный текст. Поглядев на страницу, переворачивал и так продвигался дальше, имитируя читающего.

Вскоре напала на него жадность, теперь он брал по нескольку книг сразу. Родители, видя сына, окруженного невиданными книгами, забеспокоились. Простые люди считали, что у тех, кто много читает, сдвигается ум. Книги уводят человека от истинного пути, от пути самого человека, жизнь тоньше и сложнее любой книги, человека должно вести свое чутье, а не чужие «варсаки» и «пелсепе», то есть беллетристика и философия.

Бакы обнаружил на полях многих книг карандашные пометки. Выходило, он не первооткрыватель. Библиотекарша сказала, что читал их Энвер. Об Энвере рассказывали чуть ли не легенды — о необычном его рождении, отметине на спине.

Жители этих мест были очень привязаны к не ахти какой, но все же родной земле и никогда не покидали пределы своего края. Энвер был единственным парнем в Лебабе, который уехал в Москву, чтобы стать большим ученым, а умер там дворником.

Мать Энвера ездила в далекий большой город за телом сына, а привезла урну с его прахом. У бедной вдовы не было денег купить ни дефицитное место на кладбище незнакомого города, ни цинковый ящик для перевозки покойного. Ей вручили горшок с пеплом и сказали, что это ее сын. Она всем показывала урну и плакала: неужели это мой сын?

4. Съевшая ишачину

За городком был пустырь, где резвился табун бездомных ишаков. Пустырь покрыт соляной коркой. Кое-где на нем росли кусты тамариска с цветами, напоминающими румянец на щеках чахоточного. За пустырем стояла одинокая лачужка, сколоченная наспех из фанерных ящиков, ржавой листовой жести и выгоревшего шифера. В этой лачужке, вдали от людей, жила старая женщина по прозвищу «Съевшая ишачину» с молодым сыном. Она была блондинкой (крашеной), с темными толстыми корнями волос над морщинистым лбом. Рот ее всегда был приоткрыт, зубы крепкие, неровные, глаза — хмельные. Некоторые злоязычники, встретив ее, тыча пальцем, восклицали: «Смотрите, вот идет съевшая ишачину! Гутен таг! Хайль!» И, нагнувшись, смотрели ей в зубы — нет ли между ними остатков ишачьего мяса, съеденного лет двадцать назад?

Она, презрительно плюнув в сторону забавляющихся, орала: «Нате, ешьте». И жители, довольные шуткой, хохотали. Она проходила с нарочитой гордостью.

Во время войны, в поисках хлеба и тепла, она с малолетним ребенком на руках попала в эти края, выжила, вырастила сына. Она ловила бездомных ишаков, убивала их и заготавливала мясо на зиму. Неужели за это можно было ее так презирать? Почему люди такие бессердечные? Она же ела всего-навсего непривычное мясо!

Если мама пекла чуреки или готовила казан еды, Бакы подходил к ней и просил:

— Мама, можно Марту-апу угостить?

И, не садясь за стол, он бежал со свертком к лачужке через пустырь, где резвились бездомные ишаки. Лачужка издали казалась грудой мусора. Чтобы ветер не разбросал   ее, — все-таки   жилище,   убежище,  свой угол,— она была обвязана проволокой, утяжелена кирпичными обломками.

Бакы стучался в подобие двери, но долго никто не отзывался, потом показывалось пьяное лицо с всклокоченными волосами:

— Кого еще черт носит? А-а, это ты, барчук? Ну давай, что там у тебя? О-о, лепешки свежие, урюк, плов! Дай тебе аллах счастья!

Он сразу же убегал.

Сердце бешено стучало, кровь приливала к вискам. Он не знал: стыд испытывал или счастье, или сердце волновалось от предчувствия собственной судьбы, подготавливаемой его интересом к этим несчастным.

Отдышавшись, глядя на вольно, бездумно резвящихся ишаков, он говорил себе: больше не пойду! Это последний раз! Ишакам было хорошо. Этот пустырь был их волшебным садом.

Какие там были ишаки! Они были счастливее, кокетливее их домашних, привязанных к колам бедолаг.

Но не выдержал, не сдержал свое слово, и через неделю снова прибежал к Марте-апе с угощением.

— А-а, барчук? Что ты нам в этот раз притащил? Она вынула куски вареного мяса, завернутые в тонкие пресные лепешки, гранаты, орехи...