— Нет, — решительно сказал Вебер. — Хватит мне покойников на этой планете. Не пущу.
— Эрни, — проникновенно сказал Лепешев, — ты себе не представляешь, какие у меня полномочия. Я сам не знал, что такие бывают. Понимаешь, я имею право принимать на месте любые решения и любыми средствами настаивать на их выполнении. У меня даже где-то пистолет есть. Хочешь, поищу?
— Иди ты со своим пистолетом… шантажист. У меня, кстати, тоже есть. Вот как устроим на станции пальбу… Знаешь что, давай вместе, а? У меня этих парашютов…
— Нет, — сказал Лепешев, — я первый придумал, я первый и пойду. Тут уж, брат, приоритет мой.
— Может быть, как-нибудь по-другому? — сказал Вебер просительно. Боюсь я за тебя, Женька.
— Эрни, старик, ты знаешь, до чего я не люблю говорить красивые слова, — сказал Лепешев. — Но тут иначе не получится… Понимаешь, я всю жизнь мечтал об этом мире. Грезил им. Видел его во сне. С самого детства, честное слово. Понимаешь, я так хотел рисовать, а у меня никогда не получалось… Он весь остался во мне, этот мой мир. И вдруг оказалось, что он есть и наяву… Я очень хочу туда попасть. Никогда в жизни я не хотел ничего так, как этого.
Вебер долго молчал, опустив голову.
— Сволочь ты, — неожиданно сказал он. — Вечно ты думаешь только о себе…
Модуль погасил орбитальную скорость на границе атмосферы и падал теперь на планету вертикально, притормаживая себя малой тягой вспомогательных двигателей. На высоте пятнадцати километров двигатели смолкли, и перед Лепешевым распахнулся люк. «Давай!» — крикнул пилот. Лепешев в последний раз набрал полную грудь холодного, пахнущего металлом кислорода, на секунду замер, придерживаясь обеими руками за края люка, потом взялся за кольцо парашюта и, сильно оттолкнувшись, бросился в тугой, сразу обнявший его встречный поток…