Сад принцессы Сульдрун

«Ваше величество, мои слова вызваны не дерзостью, а надеждой на то, что вы желаете слышать правду от своих подданных. Да, я считаю, что вы проявили излишнюю строгость к бедной девочке. Молю вас позволить ей вести счастливую жизнь со своим сыном, больше мне ничего не надо. Она будет благодарна вам за снисхождение — и я, и все ваши подданные, все мы будем прославлять ваше милосердие — ведь Сульдрун за всю жизнь никого не обидела!»

В зале воцарилась тишина. Все украдкой наблюдали за королем, а тот, в свою очередь, размышлял… Крестьянка, конечно же, была права. Но проявить снисхождение теперь значило бы признать, что он действительно подверг дочь чрезмерному наказанию. Отступление равнозначно унижению — немыслимо! Так как милосердие было практически нецелесообразно, он мог только настоять на своем.

«Эйирме, твоя преданность принцессе достойна похвалы. Если бы только моя дочь служила мне так же, как ты служишь Сульдрун! Здесь и сейчас я не могу пересматривать ее дело или объяснять мнимую строгость постигшего ее наказания. Достаточно сказать, что долг дочери короля, прежде всего и превыше всего — служить интересам государства.

Не будем больше обсуждать этот вопрос. Теперь следует позаботиться о сыне принцессы. Насколько я понимаю, он рожден в законном браке, то есть стал моим полноправным внуком, и я обязан взять его под опеку. Придется попросить сенешаля назначить тебе подобающий эскорт с тем, чтобы ребенок был возвращен в Хайдион, древнюю обитель своих предков».

Эйирме нерешительно моргнула: «Ваше величество, не обижайтесь, пожалуйста, но что будет с принцессой — ведь это ее ребенок?»

И снова Казмир задумался, прежде чем ответить: «Постоянная забота о заблудшей принцессе делает тебе честь. Прежде всего вернемся к бракосочетанию принцессы. Отныне я объявляю его расторгнутым, недействительным и противоречащим интересам государства, хотя это решение не имеет обратной силы, и ребенка принцессы невозможно считать незаконнорожденным. В том, что касается самой принцессы Сульдрун, могу сказать только следующее: если она смиренно признает свою вину и подтвердит, что впредь намерена неукоснительно выполнять мои распоряжения, она может вернуться в Хайдион и занять положение матери своего ребенка. Но сначала — и безотлагательно — мы должны найти ребенка».

Эйирме облизала губы, утерла нос, посмотрела по сторонам, после чего робко произнесла: «Ваше величество изволили очень мудро распорядиться. Прошу вас, позвольте мне принести эту обнадеживающую весть принцессе, чтобы облегчить бремя ее скорби. Можно, я сразу побегу в сад?»

Король Казмир мрачно кивнул: «Ты можешь это сделать, как только скажешь, где прячут ребенка».

«Но ваше величество, я же не могу выдать ее тайну! Проявите благосклонность, прикажите привести принцессу сюда и скажите ей сами, что вы ее простили!»

Веки Казмира дрогнули и чуть опустились: «Твой долг перед принцессой не может быть превыше твоего долга передо мной, твоим королем. Я повторю свой вопрос только один раз. Где ребенок?»

Эйирме застонала: «Ваше величество, молю вас, позвольте сначала спросить разрешения у принцессы!»

Король Казмир слегка повернул голову и сделал малозаметный знак рукой, хорошо знакомый тем, кто ему служил. Старую кормилицу вывели из зала.

Ночью принцесса Сульдрун плохо спала в часовне — ее душила тревога; кроме того, попытки заснуть то и дело нарушались доносившимися из Пеньядора безумными завываниями. Сульдрун не узнала этот голос и постаралась не обращать на него внимание.

Падрайг, третий сын Эйирме, со всех ног пересек Урквиал, ворвался в Пеньядор и бросился в ноги Зерлинга: «Стойте, прекратите!

Она вам ничего не скажет, но я скажу! Я только что вернулся из Глим-вода — туда я и отнес проклятого ублюдка, там вы его и найдете!»

Зерлинг приостановил пытку распластанной перед ним обезображенной плоти и отчитался перед королем. Казмир немедленно отправил в Глимвод отряд из четырех всадников и двух кормилиц в экипаже, чтобы те привезли ребенка. Только после этого он спросил Зерлинга: «Крестьянка сама раскрыла секрет?»

«Нет, ваше величество. Она упорно молчала».

«Сообщи ей, что ты отрубишь руку и ногу ее мужу и каждому из ее сыновей, если она не признается сама. Приготовь все необходимое».

Эйирме видела затуманенными глазами, что в темницу привели ее мужа и сыновей, и следила за мрачными приготовлениями палачей. Зерлинг спокойно сказал: «Женщина, в Глимвод отправили людей — они привезут ребенка. Король настаивает, чтобы ты выполнила его приказ и сама ответила на вопрос. Если ты это не сделаешь, твой муж и твои сыновья, каждый из них, потеряют руку и ногу. Отвечай: где ребенок?»

«Говори, мама, говори! — закричал Падрайг. — Молчать бессмысленно!»

Простонав, Эйирме ответила: «Ребенок в Глимводе. Все, теперь вы довольны?»

Зерлинг отпустил домочадцев Эйирме, и те вышли на площадь Урквиала. Затем палач взял клещи, вытащил язык кормилицы у нее изо рта и раздвоил его. Раскаленным докрасна железным прутом он прижег кровоточащую рану — таков был окончательный приговор, вынесенный кормилице королем Казмиром.