Сад радостей земных

А Джонатан с грехом пополам читает дальше. Кречет помнит: несколько лет назад Джонатан читал им вслух, что задавали в школе, и тогда он читал очень хорошо, без единой промашки. Наверно, с ним что-то случилось. Теперь он читает, как самые плохие ученики в классе Кречета; как будто ему не пятнадцать лет, а семь. Очень это странно. А когда приходит черед Кречета, его точно подстегивает, что Джонатан читал так плохо, и он старается вовсю, делает паузы там же, где Ревир и преподобный Уайли, подражает их интонациям. Кларк – тот читает чересчур быстро, безо всякого выражения, точно на чужом языке, точно все слова незнакомые и он может передать только их звук, но не смысл. Клара как-то сказала, что не любит читать вслух, получается слишком медленно, и ей читать не приходится. Ревир один только раз ее попросил, а она вскинулась, покраснела и сказала быстро, сердито, что не любит читать вслух.

– Да, пожалуй, лучше звучит, когда читает мужчина, – сказал тогда Ревир.

Если он о чем-то попросит, а Клара откажет, он всегда немного помолчит и потом скажет что-нибудь такое, чтоб смягчить ее отказ – сама Клара об этом не заботится, а может, и не понимает, что надо бы позаботиться.

Так проходят у них воскресные вечера.

У Кречета куча двоюродных братьев и сестер, но почти все они ему не нравятся. На пасху, на рождество и по всяким торжественным случаям, когда кто-нибудь женится, или умирает, или рождаются дети, многочисленные Ревиры собираются все вместе. Тут и Джуд с семьей, и Эрик с семьей (шестеро детей да еще двое стариков), и еще два или три семейства с детьми – всех Кречету и не упомнить. Джуд всегда был ему по душе, и дядя Эрик тоже ничего: большой, лысый, с громким голосом и говорит, кажется, только про свою ферму. Взрослые не так уж плохи, им можно доверять, ведь они тебя не трогают. А вот ребята на этих семейных сборищах точно с цепи срываются, и волей-неволей надо держаться поближе к матери. А то пойдешь со всеми на речку – и кто знает, чем это кончится? Один раз двоюродные братья подстерегли Кречета в засаде – уговаривали, заманивали, и он наконец боязливо переступил порог сарая. Они обещали показать ему новорожденного жеребенка. А когда он вошел в сарай, где сразу дух захватило, так сухо и жарко пахло сеном и темноту прорезали только острые лучики света из бесчисленных щелей, его забросали незрелыми грушами, расквасили нос, пошла кровь. А потом всем, в том числе и ему, попало за то, что они оборвали не поспевшие груши в саду. Вот он и стал держаться поближе к Кларе – пускай над ним насмехаются сколько хотят. Это ему все равно.

– Видали, как он вырос, – говорит обычно Клара и тянет его к какой-нибудь женщине, чтоб та на него поглядела. – Он у меня здоровый, ест на славу, никак не накормишь. И смекалистый.

А потом она его легонько отпихнет – и про него тут же забудут, опять можно сесть и терпеливо дожидаться, пока не придет время ехать домой. Додумайся Кречет, что можно как-то судить об этих сборищах, он бы их возненавидел. А так они для него вроде стихийного бедствия, вроде снежной бури, ненастья, дождя или несчастного случая. Если подвернется книжка и можно почитать – еще повезло. Не подвернется – сиди и жди. Взрослые от нечего делать ведут пустые, нескончаемые разговоры, тут есть что послушать и попробовать разобраться, что к чему. Он сделал открытие: все разговоры – об одном и том же, начинаются, обрываются, вновь идут по тому же кругу… но если у кого-то и впрямь есть что сказать, он это непременно скажет, надо только подождать. Самое важное – не то, что чаще всего повторяют, а то, на что лишь намекают вполголоса. Разговор взрослых похож на запутанное и неряшливое вязанье. И еще одно понял Кречет с годами: существует некая огромная территория, которую все эти люди завоевали – и теперь безраздельно ею владеют, оплели ее сетью имен и родственных связей, а порой иная ниточка тянется «в город». «Городскими» восхищаются, но им не доверяют; зачастую о них упоминают насмешливо, с язвительной улыбкой. Они владеют землей и еще каким-то имуществом, но главная их сила – само родство, родня у них повсюду, даже в Европе, счету нет двоюродным и троюродным братьям и особенно сестрам, только и слышно, что опять которая-нибудь с кем-то «помолвлена»… Кречету во всем этом мерещилось нечто священное и грозное. Съежившись где-нибудь в уголке, робкий, смирный, терпеливый, он сидел и слушал, а внутри, словно смертоносный цветок с острыми и жгучими лепестками, росло нестерпимое желание стать одним из этих людей, таким же, как они, настоящим Ревиром. Да, непременно надо стать одним из них, все понимать и всем владеть…