«Сад» растёт сам?

Но дело не сводилось только к финансированию революционных партий и предоставлению политического убежища революционерам, начиная от К.Маркса до Л.Д.Троцкого, поскольку, как возразил король Афганистана при установлении дипломатических отношений с СССР кому-то из своих придворных, опасавшихся экспорта революции из СССР: «Революция — не юрта: где хочешь — не поставишь», — т. е. в самой стране должны быть созданы предпосылки к революции[336]. А для этого в ней необходимо нагнетать революционную ситуацию: стимулировать недееспособность режима в решении социальных проблем — с одной стороны, и с другой стороны — культивировать недовольство масс властью. Кроме того нужна идея, которая бы олицетворяла собой «светлое послереволюционное будущее», партия профессиональных функционеров идеи и просвещённая массовка, готовая поддержать функционеров в ходе разрешения революционной ситуации. Решение этих задач возлагается на масонскую периферию в среде политиков, журналистов и университетской профессуры и на им сочувствующих не посвященных ни во что профанов-свободолюбцев той страны, которой предстоит стать жертвой революции.

В Российской империи происходило именно это. Программно-адаптивный модуль Российской империи с начала воцарения Николая II был подчинён заправилам «Великобратании» как во внешней политике, так и во внутренней[337], вследствие чего социальные проблемы обострялись политикой самого же режима (один из примеров тому был приведён выше в сноске о позиции С.Ю.Витте в «рабочем вопросе» в 1996–1897 гг.). В таких условиях марксизм распространялся:

«Увлечение марксизмом было в то время повальною болезнью русской интеллигенции, развившейся ещё в 90‑х годах. Профессура, пресса, молодёжь, — все поклонялись одному богу — Марксу. Марксизм с его социал-демократией считался тем, что избавит не только Россию, но и весь мир от всех зол и несправедливостей и принесёт царство правды, мира, счастья и довольства. Марксом зачитывались все, хотя и не все понимали его. Студенческие комнатки и углы украшались портретами великого учителя, а также Энгельса, Бебеля и Либкнехта.

Само правительство ещё так недавно покровительствовало марксизму, давая субсидии через своего сотрудника на издание марксистского журнала. Оно видело в нём противовес страшному террором народовольчеству. Грамотные люди, читая о диктатуре пролетариата Маркса, не видели в ней террора и упускали из виду, что диктатура невозможна без террора, что террор целого класса неизмеримо ужаснее террора группы бомбистов. Читатели не понимали или не хотели понять того, что значилось чёрным по белому.

А легальный марксизм питал идейно подпольную работу “Бунда”[338] и “Российской” партии и очень облегчал им их задачу пропаганды и, стало быть, содействовал их успеху.

Непонимание нарождающегося врага во всём его значении со стороны центрального правительства не могло не отразиться и на местах» (А.Спиридович, “Записки жандарма”, Москва, «Пролетарий», 1930 г., репринтное воспроизведение 1991 г., стр. 67, 68).

Как можно понять из свидетельства А.Спиридовича:

• марксизм ответил эмоциональному неприятию российской действительности как наиболее просвещённой частью общества, так и изрядной долей простонародья (которая что-то слышала про марксизм),

• но мало кто его знал достаточно полно,

• а его алгоритмику обмана общества и введения его в заблуждение, если судить по литературе тех лет, — вообще никто не понимал[339];

• причём, как будет показано далее, упрёк в непонимании марксизма относится не только к эмоционально увлечённой массовке марксистских партий, но и к их вождям — марксистам-профессионалам, “продолжателям дела” основоположников «научного коммунизма»[340];

• как следствие непонимания (жизни и предназначения марксизма) — никто и не думал о выработке альтернативной марксизму концепции развития страны и человечества, вследствие чего следов наличия альтернативы в литературе и в мемуарах тех лет — не сыскать[341].

В итоге в 1917 г. марксистский проект вследствие недееспособности царского режима и либерально-буржуазного режима Временного правительства[342] в результате победы государственного переворота 7 ноября (впоследствии ставшего действительно Великой октябрьской социалистической революцией) вошёл в стадию практического воплощения в политику.

Вопрос о «мировой социалистической революции» отпал практически сразу же вследствие того, что В.И.Ленин, не доверившись масонской периферии в своём окружении[343], пошёл на заключение брестского мира с Германией, в результате чего революционная ситуация в Европе не достигла необходимого для победы накала и революции в Германии и в Венгрии (на территории Австро-Венгрии) оказались пустоцветами[344].