Сад теней

— Это ляжет тяжелым бременем на твою совесть, — предупредил он меня, грозя указательным пальцем правой руки. — Придет время, когда ты пожалеешь, что не прислушалась ко мне, — добавил он с той уверенностью Фоксвортов, которую я уже возненавидела.

Он оглянулся и еще раз молча взглянул на меня. Я ничего не сказала. Затем он снова взглянул на меня, и я поняла, что он успокоился, чтобы продолжить разговор.

— Итак, ты хочешь, чтобы я отправил старшего сына в Йелльский университет на этом чертовом мотоцикле. Ты ведешь подкоп под меня, Оливия. Ты знаешь, какое будущее я готовлю Малу. Я не могу позволить ему разъезжать подобно шпане на этой новомодной тарахтелке. А Джоэл — посмотри, в кого ты его превратила — в слюнтявого музыканта, я ведь предупреждал тебя. Он плохо кончит, послушай меня.

— Алисия верила, что Джоэл — настоящий гений, — вежливо возразила я ему. — Она называла его музыкальным гением, и он действительно такой, если бы ты, Малькольм, хоть немного сознавал бы, что гении бывают во всех областях жизни, а не только в обогащении.

Его губы язвительно задрожали. Глаза его сверкали, как два раскаленных угля, поблескивая от скрытой в них ярости. Вены на его висках выступили.Он сглотнул и сделал шаг вперед. Плечи его поднимались, грудь его порывисто задышала.

— Ты используешь моих сыновей, чтобы отомстить мне. И не отрицай. Ты распускаешь их так, как размахивала бы плетью над моей спиной, над моей голой спиной, получая удовольствие от каждого удара, — предупредил он меня. — Но помни, твоя месть аукнется тебе самой.

— Не пытайся возложить вину на меня, — быстро парировала я.

Дни, когда он мог угрожать мне, давно миновали.

— Не я побуждала мальчиков игнорировать твои приказы. Они таковы, какими сделал их ты, точнее сказать, не сделал, потому что никогда не уделял им достаточно внимания, чтобы указать образцы добродетели. Сколько раз я просила тебя, нет, умоляла тебя заняться ими, стать для них настоящим отцом? Но нет, ты имел свои косные взгляды на то, какими должны быть отношения между отцом и сыновьями, ты наказывал их только потому, что на память тебе приходил твой собственный отец. Ну, а теперь ты пожинаешь урожай. Ты посеял семена, а не я. Если урожай не по вкусу, что ж, это дело рук твоих.

Да, это дело рук твоих, а не моих, — повторила я.

— Мои сыновья могут быть навсегда потеряны для меня, — заревел он, — но у меня еще есть дочь. И она моя, Оливия, моя. Ты слышишь меня? И я не позволю ей носиться на этих ужасных мотоциклах, как всей этой подростковой шпане. Я не дам тебе настроить ее против меня. Я не позволю тебе ставить ее жизнь под удар!

— А вот и она сама, Малькольм. Не порть ей этот день своей идиотской яростью.

Коррин бежала по длинной аллее и махала рукой мне и Малькольму. Она была довольно далеко, и я решила, что ее жесты были следствием ее волнения. Темная туча закрыла солнце, и я видела лишь ее машущие руки, словно крошечные голубки, кланявшиеся мне, и эти голубые глаза, словно светящиеся сапфиры на ее бледном лице. О, если бы я знала! Если бы я знала, что видели сейчас эти прекрасные голубые глаза!

— Мама! Папочка! Мама! Папочка! Я подбежала к ней. Я знала, что случилось нечто ужасное.

— Малькольм, — закричала я, — Малькольм, быстрее ко мне!

Коррин застыла, упала на колени и заплакала.

— Коррин! — закричал Малькольм. — Девочка моя, дорогая, что случилось? Ты ушиблась? О, Боже мой!

— О, папочка, папочка. Это — Мал. Это — Мал, он… о, Боже мой, о, Боже мой, — зарыдала она.

— С тобой все в порядке, моя драгоценная? — зарыдал Малькольм, прижимая ее к себе.

— Что случилось с Малом? Что случилось с моим сыном? — завопила я.

— Он… мы… о, Боже мой, мама, он попросил меня слезть, а сам… он… он… ехал так быстро, о, мама.

— Где мой сын!

— Мотоцикл просто взревел, мама. Все произошло так внезапно. Мал ехал под гору и вдруг…

— Да? — закричала я чужим голосом. Он звенел, как звериный вой.

— А затем мотоцикл, казалось, взлетел, и через мгновение я увидела, как он срывается с уступа в пропасть и о, Боже мой… раздался страшный взрыв и поднялось огромное облако из пыли и дыма, и я побежала домой за папочкой.

Я побежала вперед по проселочной дороге, а затем по шоссе.

— Мал, мой любимый сынок, мой Мал!

Я увидела, как поднимается огромное черное облако. На дне ущелья полыхал яркий, словно полуденное солнце, костер. Я хотела бежать туда, вниз, к сыну, но Малькольм с силой удерживал меня.

— Остановись, Оливия, ты уже ничем не сможешь помочь ему, — произнес муж холодным и отрывистым голосом.

Я стала царапать его руки ногтями, словно безумная. Я должна была увидеть Мала.

— Это — мой сын, — закричала я. — Я должна его спасти!

Малькольм тряс меня, тряс меня, пока смотрел на клубы черного дыма, которые валили из глубокого оврага. Затем он взглянул на небо, которое вдруг стало далеким и холодным. Он опустил меня на землю и стал обнимать Коррин, которая молча плакала. Она видела, как из оврага поднимается столб черного дыма, окрасивший небо в черный цвет.