Сад вечерних туманов

– На Пенанге и в Ипохе работали фабрики по переплавке золота и серебра, похищенного из семейных тайников и у банков, – говорит Тацуджи. – Вполне возможно, что управляла ими «Золотая лилия».

– А ценности, добытые в Малайе, тоже тогда были отправлены на Филиппины?

– Да.

– Чрезвычайно рискованно было перевозить добычу по морю.

– Флотилия «Золотой лилии» была замаскирована под зарегистрированные госпитальные суда. Самолеты и боевые корабли союзников, наткнувшись на них, распознавали флаги, сверяли регистрационные номера и оставляли суда в покое.

Я вся сжалась от гнева:

– Тысячи гражданских лиц эвакуировались из Сингапура конвоем кораблей под флагом Красного Креста! Ваши самолеты потопили их все, невзирая ни на какие знаки и флаги! За уцелевшими, плававшими в воде, велась охота с воздуха, или их оставляли тонуть. Женщин вытаскивали из воды, насиловали, а потом выбрасывали обратно в море.

Тацуджи помолчал, глядя в сторону, потом продолжил:

– План состоял в том, что, когда все уляжется, когда мы выиграем войну, тайники на Филиппинах вскроют и сокровища переправят на кораблях в Токио.

– Но вы проиграли войну.

– Хай. Немыслимое произошло. А значит, все похищенное «Золотой лилией» может все еще находиться там, где она его спрятала.

Я вернула брошь Тацуджи:

– Откуда она у вас?

– Когда мы находились у Кампонг-Пенью, Терудзен рассказал, что часть его обязанностей состояла в полетах с членами императорской семьи туда, куда они укажут, и в организации прикрытия их судов с воздуха. Когда я принялся расспрашивать, он отказался сообщить что-либо еще, – взгляд его не отрывается от броши-хризантемы. – В то, последнее утро, после того, как он улетел, я возвратился в наш домик. И нашел эту брошь у себя в вещах. Я годами собирал сведения о «Кин но йури» только для того, чтобы понять: чем занимался Терудзен.

– Он тоже входил в эту… «Золотую лилию»?

– Год назад я напал на след одного инженера, работавшего на «Золотую лилию», – говорит Тацуджи. – Ему было уже за девяносто, и он очень хотел рассказать о том, что знал, до того, как умрет. Его послали на Лусон – надзирать за партиями военнопленных, которые работали в подземных хранилищах, устроенных в горах. Сотни этих рабов днем и ночью пробивали туннели и создавали залы под хранилища. Как только хранилища были доверху набиты сокровищами, доставили синтоистского священника провести освящение. Специалисты гончарного производства из Японии закупорили входы в хранилища смесью фарфоровой глины и местного камня и окрасили их так, чтобы те полностью слились с местной геологической фактурой. Быстрорастущие деревья и кусты – лучше всего для этого, по утверждению инженера, подходили папайи и гуавы – насадили по всей округе, чтобы место схрона полностью слилось с окружающим пейзажем.

– Что сталось… что сталось с заключенными?

– Их отвезли в другое место, неподалеку: пещеру или заброшенную шахту, подготовленную заранее, за много месяцев. Тех, кто сопротивлялся, пристрелили. Когда все оказались внутри, привели в действие взрывчатку, чтобы закупорить вход.

– Похоронили всех заживо, – шепчу я.

– Немало лет охотники за сокровищами пытались установить местонахождение этих хранилищ. Возможно, некоторые из них были опустошены, а добыча переправлена в Японию.

– Охотники за сокровищами?

Мой скептицизм, похоже, позабавил его.

– Они уверяли журналистов, что разыскивают золотые слитки, спрятанные генералом Ямашитой, когда его войска эвакуировали с Лусона. Или сообщали филиппинским властям, что собирают останки погибших солдат, чтобы надлежащим образом похоронить их в Японии. Но, даже если кто-то и вправду нашел бы один из тайников, ничего хорошего это им бы не принесло: все хранилища были заминированы тысячефунтовыми[242] бомбами и стеклянными сосудами с цианидом. Любой, кто попытался бы вскрыть хранилище, не располагая надежными картами…

Я вырываю себя из зыбучих воспоминаний и говорю:

– Если бы то, о чем вы рассказали, действительно происходило, то кто-нибудь уже объявил бы миру об этом. Может, кто-то из японцев – тех, кто работал в одном из этих подземных хранилищ… вроде вашего инженера, или кто-то из охранников.

– Японский персонал тоже был похоронен заживо, вместе с узниками, – говорит Тацуджи. – Человек, с которым я разговаривал, был одним из тех, кому повезло: его ослепили, когда доставили в лагерь. Но вся его жизнь прошла в ужасе, он никак не мог отделаться от мысли: не совершил ли кто-то ошибку, позволив ему уйти.

– Но какое отношение все это имеет к Аритомо?

– Меня интересовали только его укиё-э, однако чем больше я узнавал о нем, тем больше убеждался, что в «Золотой лилии» у него была своя роль. Доказательств этому у меня нет, – торопливо вставил он, – это только мои собственные подозрения.

– Он был садовником, Тацуджи.

Я выговариваю это твердо, чтобы он не понял, насколько его слова потрясли меня.