Сад вечерних туманов

— Всякий раз, когда вносятся изменения в наши учебники истории, чтобы убрать любые упоминания о преступлениях, совершенных нашими войсками, всякий раз, когда министр правительства посещает святилище Ясукуни[26], — говорит Тацуджи, — я рассылаю в газеты письма с протестами против этого.

— Ваш собственный народ… — произносит Фредерик, — как люди реагируют на это?

Некоторое время Тацуджи безмолвствует.

— За последние десять лет на меня совершено четыре нападения, — отвечает он наконец. — Я получаю письма, в которых мне грозят смертью. Но все равно продолжаю вести программы на радио и телевидении. Убеждаю всех и каждого, что мы не можем отрицать свое прошлое. Мы должны искупать вину. Обязаны.

Возвращаю разговор к причине нашей встречи:

— Накамура Аритомо весьма долго не был ни в чести, ни в моде. Даже при жизни. Почему же у вас возникло желание написать о нем сейчас?

— Когда я был моложе, у меня был друг, — говорит Тацуджи. — Он владел несколькими образцами укиё-э[27] Аритомо-сэнсэя[28]. И всегда с восторгом рассказывал, что они были созданы садовником императора. — Историк касается губами краешка чашки и издает звук одобрения. — Превосходный чай.

— С плантации Маджуба, — сообщаю я ему.

— Непременно надо не забыть купить, — обращается Тацуджи к Фредерику.

— Ужаси-ё — это что? Та ерунда, которой Аритомо занимался? — спрашивает тот.

— Гравюры на дереве, — поясняет Тацуджи.

— Вы привезли их? — перебиваю его я. — Те гравюры, которыми ваш друг владел?

— Они были уничтожены во время воздушного налета вместе с его домом, — японец выжидающе замолкает, но, видя, что я молчу, продолжает: — Моему другу я обязан своим интересом к Накамура Аритомо. О его живописных работах не написано ничего сколько-нибудь стоящего. Как и о его жизни после того, как он покинул Японию. Я решил хоть немного восполнить пробел.

— Юн Линь, видите ли, никому не дает разрешения на использование художественных творений Аритомо, — говорит Фредерик.

— Мне известно, что Аритомо-сэнсэй оставил все, чем владел, вам, судья Тео, — замечает Тацуджи.

— Вы послали мне вот это, — я кладу на стол деревянную палочку.

— Вы знаете, что это такое?

— Это держатель иглы для татуировок, — отвечаю я. — Ими пользовались до того, как татуировщики перешли на электроиглы.

— Аритомо-сэнсэй создал совершенно иной вид живописного творчества, тот, который он никогда не раскрывал публике. — Тацуджи берет держатель. У него тонкие пальцы, маникюр. — Он был мастером хоримоно[29].

— Кем-кем? — спрашивает Фредерик, рука которого с чашкой чая застывает на полпути ко рту. Рука слегка подрагивает. Когда же я стала замечать все эти мелкие признаки старости у окружающих меня людей?

— Аритомо-сэнсэй был больше, чем императорский садовник. — Тацуджи большим пальцем поправляет узел своего галстука. — Он был еще и хороти, мастер татуировки.

Я выпрямляю спину.

— Между художником-гравером на дереве и мастером хоримоно всегда существовала тесная связь, — продолжает Тацуджи. — Они черпали из одного и того же источника вдохновения.

— И что же это за источник? — спрашиваю.

— Книга. Роман из Китая, переведенный на японский язык в восемнадцатом веке. «Суикоден»[30]. Когда его опубликовали, он стал бешено популярен.

— Вроде тех штучек, которые неизменно приводят в неистовство ваших школьниц, — бросает Фредерик.

— Куда больше, — говорит Тацуджи и предостерегающе поднимает указательный палец для Фредерика, прежде чем обратиться ко мне: — Я бы предпочел поговорить наедине, судья Тео. Если можно, давайте договоримся и встретимся в другое время…

Фредерик делает движение, собираясь встать, но я, глядя на него, отрицательно повожу головой.

— Что дает вам уверенность, Тацуджи, в том, что Аритомо был мастером татуировки? — спрашиваю.

Историк бросает взгляд на Фредерика, потом на меня:

— Мужчина, которого я когда-то знал, носил на теле татуировку.

Он молчит несколько мгновений, пристально вглядываясь в пустоту.

— Он сказал мне, что ее сделал Аритомо-сэнсэй.

— И вы ему поверили.

Тацуджи смотрит мне прямо в глаза, и я даже вздрагиваю от боли в его взгляде.

— Он был моим другом.

— Тем самым, у которого имелась коллекция гравюр Аритомо? — спрашиваю я.

Тацуджи кивает.

— Вам следовало бы его привезти с собой сегодня.

— Он скончался… несколько лет назад.

На какой-то миг я вижу отражение Аритомо на поверхности стола. Приходится сдерживаться, чтобы не оглянуться и не посмотреть, не стоит ли он сзади, заглядывая мне через плечо. Один взмах ресниц — и он исчез.

— Я согласилась встретиться с вами по поводу ксилографий Аритомо, — напоминаю я Тацуджи. — Они вас по-прежнему интересуют?

— Вы разрешите мне использовать его укиё-э?

— Мы обсудим, какие из гравюр войдут в вашу книгу, как только вы закончите их осмотр. Однако — никаких упоминаний о татуировках, якобы сделанных им, я не разрешаю. — Я подняла руку, останавливая готового перебить меня Тацуджи. — Если вы нарушите какое-либо из моих условий — любое из них, — я сделаю все, чтобы тираж вашей книги целиком пошел под нож.