Садисты, лихие девяностые (СИ)

Вслед за электричкой каждое утро к платформе приходил дизель-поезд. Он шёл по железнодорожной ветке, которую обещали, да так и не электрифицировали в годы Перестройки. В тот день посадка повторилась по вышеописанному сценарию. Однако двери у этого допотопного «динозавра» открывались вручную, и машинист никоим образом не препятствовал пассажирам ехать так, как им заблагорассудится. А посему в моменты пиковых нагрузок бесстрашные первопроходцы гроздьями свисали с «дизеля», будто в старых советских фильмах о гражданской войне. На крышу, правда, не забирались, опасаясь высоковольтных проводов.

Ситуация усугублялась ещё и тем, что пригородные поезда регулярно задерживались на промежуточных станциях, пропуская вперёд нескончаемую вереницу товарных вагонов. Да и то сказать: коммерческие перевозки приносили железнодорожникам намного больше прибыли, нежели возня с толпами бомжеватых садоводов-безбилетников…

3.

В тот день Володе не повезло, как, впрочем, и всем его попутчикам. Переполненная электричка второй час стояла без движения на промежуточной станции. Машинист лениво отвечал по внутренней связи, что «причина остановки неизвестна» и что «поедем, как только на светофоре загорится зелёный». Владимир покорно стоял в тамбуре, зажатый между штабелем мешков с семенным картофелем и весьма габаритной тёткой, которая во время посадки случайно уронила рюкзак на пол и теперь никак не могла до него дотянуться. Правая нога у начинающего садовода затекла, а левую поставить было просто некуда.

После долгих мучений он, наконец, решился оторвать от пола свою единственную точку опоры и – о чудо – тело его не изменило своего положения, а продолжало парить над бесчисленными тележками и мешками, будто в невесомости! Володя улыбнулся, неспешно вернул на место отдохнувшую конечность и спокойно задремал, чувствуя себя космическим странником, свободно реющим где-то безумно высоко над нашей голубой планетой. Он смотрел сверху на её красоты и почему-то не боялся, что упадёт. Может быть потому, что в зажатом состоянии это было практически невозможно…

За окном стоявшего на приколе поезда простиралась огромная зона, огороженная по периметру полупрозрачной металлической сеткой высотой с трёхэтажный дом. За ней можно было разглядеть длинные ряды колючей проволоки, наблюдательные вышки и ещё бог весть какие прибамбасы. Место, как говорится, не столь отдалённое, но весьма примечательное и в какой-то степени даже легендарное. Другое измерение, другой мир, в котором «мотали срок» люди, имевшие весьма смутное представление о нашей так называемой свободной жизни…

Из окон электрички было видно, как на крыше большого производственного корпуса живописно расположилась группа заключённых. Многие из них сняли робы и нежились, загорая под лучами ласкового майского солнышка. Лагерные сидельцы любовались живописными окрестностями, смотрели на железнодорожный вокзал, на пролетавшие мимо поезда, на не ко времени застрявшую переполненную электричку, и Володе вдруг страшно захотелось оказаться там – на этой крыше, где можно было дышать полной грудью и наслаждаться красотами окружающего мира. А ещё он подумал, что всё на этом свете условно и относительно. И какой-нибудь презренный зек за колючей проволокой может быть свободнее самого свободного человека здесь, на воле...

На мелкоячеистой сетке разделявшей два мира, были видны непонятные предметы-точки. Сосед по тамбуру, заметив пристальный взгляд Володи, сказал негромко:

– Что смотришь? Это всё неудачные перебросы. Там сигареты, водка, наркотики. Только не дошли посылочки до адресатов: то ли груз был не тот, то ли верёвка короткая. И висят теперь эти деликатесы – на всеобщее обозрение и на зависть несчастным сидельцам…

Помолчали немного, задумались. И тут вдруг из глубины вагона донеслось до спрессованных в тамбуре пассажиров нечто весьма странное и тягучее.

– Этот стон у них песней зовётся, – улыбнулся словоохотливый сосед.

И действительно, непонятный звук становился всё громче, постепенно обретая мелодию и даже слова – настолько жалобные и заунывные, что Володе от этой умопомрачительной тоски и самоедства вдруг стало не по себе. Но дикий музыкальный экспромт вдруг оборвался на самой высокой ноте – так же внезапно, как и возник. А неизвестный солист, довольный произведённым эффектом, неспешно сообщил слушателям:

– Дальше нельзя, там матерное, а здесь же-е-нщины!

Он был слегка навеселе, но произнёс эти слова с какой-то особой теплотой, чем окончательно расположил к себе окружающих. Желая развлечься, кто-то из пассажиров спросил у самопального певца:

– Ты чьих будешь?

Тот улыбнулся, кивнул в сторону окна и ответил любопытному собеседнику:

– Смотри, вон там на крыше мои братаны сидят. Оттуда я. Вчера освободился. Гуляю вот, смотрю.

– Ну, и как тебе? Сел-то небось ещё до перестройки?

– Хороши в моём саду цветочки! – привычно заголосил Зек. – А что у вас тут хорошего? Бардак – он и в Африке бардак. Не-ет, на зоне лучше: утром поднимут, накормят, вечером уложат. Работать теперь не обязательно – благодать!