Садовник

И журналистом я стал волею судьбы. Во время длительного ремонта "Батайска" в Таллине в "Советской Эстонии" прочел гнусную рецензию на фильм "Девять дней одного года". Нам с Магомедом и Томом Айзатуллиным, заведующим лабораторией химии моря и выпускником химфака МГУ, фильм очень понравился. И ребята подначили меня написать контррецензию в газету. Мне было чуть более двадцати двух, когда я впервые увидел свою фамилию под серьезным материалом в солидной газете и получил крупный по тем временам гонорар. Этого оказалось достаточно, чтобы заболеть газетой.

В середине семидесятых началась одна из волн еврейской эмиграции в Израиль или через Израиль в Соединенные Штаты. Уехали двое моих коллег, а потом стал собираться и третий. Отговаривать Юру было бесполезно: годом раньше уехали его тесть с тещей и сыновьями. И завели там свое дело. Но я все же попытался отговорить. Основной аргумент был смешным: куда ты едешь, скоро здесь станет лучше, чем в любой Америке, ведь на смену Хрущеву пришел молодой и энергичный Брежнев. Помню, так хотелось, чтобы я оказался прав и Юра в конце концов вернулся назад. Мне даже приснилось однажды его неожиданное возвращение.

Мне тогда и в голову не приходило, что не Юра вернется в СССР, а сам я окажусь в этой Америке... Смешно, но я и сейчас чуть ли не уверен, что и СССР развалился только потому, чтобы мне было психологически легче оказаться вдали от родины.

Родился внук, и меня позвали к нему в Америку. Но я взял отсрочку. Дело в том, что Наташа с такой легкостью уехала в Бостон еще и потому, что наши личные взаимоотношения переживали достаточно серьезный кризис. Сейчас она сама признается, что уехала не только к дочери и внуку, но и от меня. Я думаю, что тем самым она спасла наш брак. Но тогда я чувствовал  - за океан мне лучше не спешить. Да и слишком многое меня еще связывало с Ригой и Белоруссией. Во-первых, работа. Мне в очередной раз повезло. В то время как мои коллеги, собкоры других центральных газет в Латвии и Прибалтике, не вписались в резкий поворот страны к независимости и национализму, президент частного издательского дома "Петит" пригласил меня на работу в качестве заместителя редактора нового еженедельника "Суббота".

Теперь, когда я уже пенсионер от журналистики, могу себе сказать, что такого счастья от работы и от общения с людьми в этом процессе я не испытывал за всю свою журналистскую карьеру  - это было что-то вроде моей "болдинской осени".

А потому, совершенно естественно, мне ее хотелось растянуть до бесконечности, а не менять на американскую. Иначе говоря, за океан меня совсем не тянуло. И прямо признаться в этом моим американцам отчего-то неловко. Но был и очень серьезный аргумент для них в пользу продолжения моей латвийской эпопеи: за три года до пенсии глупо уходить с работы! К тому же Наташе было спокойнее оттого, что в Риге я могу помочь ее стареющим на глазах родителям, с которыми у меня были просто сыновние отношения. В душе-то, конечно, я понимал, что так или иначе, а выбор между Ригой и Бостоном мне сделать придется, но пока надо мной не капало...

Закапало буквально через год. Мне стали поступать совершенно недвусмысленные сигналы: пора, мол, готовиться к Америке. Моя квартира вдруг оказалась хозяйской, и ниоткуда взявшийся домовладелец взвинтил цены на такую высоту, что было просто аморально их платить, не говоря уже о том, что отнюдь не просто даже при моей сносной зарплате. Затем умер тесть, которому, казалось, сноса не будет. В Белоруссии умерла моя сестра, она жила в Доме инвалидов, и я ее навещал. Умерла теща. В июне мне вдруг звонит дочь и сообщает, что беременна. К этому времени я уже сдал экзамены по языку и истории Латвии и стал гражданином этой страны. Это позволило при уходе на пенсию учесть 23 года московского стажа (негражданам Латвии советский стаж работы за ее пределами не засчитывается) и повысить мою пенсию практически в два раза.

Что выходит? А то, что практически все крючки, которыми меня держали в Латвии, оборвались. Родина и Латвия меня отпускали.

Как говорит мой Андрюша , это счастье. И я его легкомысленно увез с собой, чем лишь осложнил себе здесь жизнь. В эмиграции легче, когда на родину не тянет. Может, потому многие русские эмигранты здесь плюются при упоминании слова "Россия", выискивая существующие и несуществующие там недостатки.