Садовник

Але около шестидесяти (я вычислил: родилась, по ее словам, спустя три месяца после гибели отца в первые же дни войны). В Америку Аля приехала с четырнадцатилетним сыном, оставив в Москве мужа, довольно известного и преуспевающего архитектора. Большинство эмигрантов из постсоветских стран объясняют, что "пошли на это из-за детей": знаем, дескать, нам будет плохо, зато детям хорошо. Аля не скрывает, что приехала из-за себя.

Вполне сносно выучила английский, но оказалось, что надо было учить американский английский. Переучивалась с помощью студента русского отделения Гарвардского университета. Теперь у нее хороший американский, что позволяет самой заключать контракты и работать не только у русских, но и у американцев. Это денежнее и спокойнее. Аля признается, что в общем-то заранее знала: Шемякиной или Неизвестной ей здесь не стать, картинами не прокормиться. Жила на пособие беженца в бесплатной квартире, как и сейчас живут сотни тысяч эмигрантов. Однако ее такое прозябание не устраивало. Пошла на муниципальные курсы рабочих для лэндскейпинга, увидев объявление в газете.

Аля хорошо чувствует себя в Америке, хотя далеко не все ей здесь по душе. Но она решительно пресекает мои критические высказывания об этой стране: "Ты пока лишь наблюдатель, а не житель. Не спеши судить".

Из Москвы

Вписываю в толстенный блокнот письма Э. Наступит время - дорога в Россию будет не по силам. Перечту, вспоминая...

Получила второе письмо, океан они преодолевают долго. Такие перерывы не идут общению на пользу или прекращают его совершенно. И много лет дружившим потребуются терпение и любовь друг к другу.

Как постепенно ты удалялся... Сначала вместе с любимой мною Латвией. Не понимаю, отчего латышам так хотелось прижаться, прильнуть к Западу старому, уставшему на земельных ухоженных клочках? Когда я смотрю на западноевропейскую карту, мне представляется камзол-реликвия в заплатах дорогих, но стертых материй, пропитанный душным запахом прекрасных, но застоявшихся духов. Ему не поможет химчистка, его следует вывесить на палубу корабля, идущего на просторы, и предоставить резвому ветру. А это и есть Россия, с которой Латвия соседствует. И ее сынам, крепким, высоким, красивым  (помнишь, я всегда восхищалась латышскими рыбаками!), есть смысл не смотреть волком на русский лес, а идти туда другом, сотоварищем, напарником. Но Латвия переживает обиды и пытается втиснуться и в без того тесное пространство, отодвигая не только русских от латышей, но и русских от русских, потерявших в ней малую свою родину. Я, просматривая переписку своего любимого К. Р. с писателем И.А. Гончаровым, натолкнулась на такие строчки последнего о Латвии (1884  год): "...чего им хочется? Слиться с Германией: Боже сохрани! Они и руками, и ногами от этого! Баронов там скоро бы привели к одному знаменателю! Они это очень хорошо знают  - и не хотят. Им хочется сохранить status quo своего угла, жить под крепкою охраной русской власти, со своими феодальными привилегиями, брать чины, ордена, деньги, не сливаясь с Россией  - ни верой, ни языком, сохраняя за собой значение, нравы и обычаи... и презирая русских,  - будто бы за некультурность! Неправда, это не презрение, а нерасположение слабых к сильным, что нередко бывает... Мне кажется, есть надежда, что они со временем... забудут всякий антагонизм  - и взамен всех получаемых от России и из России благ  - научат нас, русских, своим, в самом деле завидным... качествам, недостающим славянским расам  - это perseverence во всяком деле (настойчивость, упорство, твердость, стабильность) и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда и только тогда покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!"

От сменившихся времен слова не заржавели. А ты вот добился латвийского гражданства и отбыл с ним еще дальше  - в Америку.

Я рада, что у тебя есть работа, и представляю, как на чистом, легком велосипеде ты мчишься по чистым, солнечным улицам. Ты в новом городе, в новом доме, и сам немного другой. Думаю, со своим початком кукурузы чувствуешь себя чуть-чуть пацаном. А я сейчас выйду в самом центре Москвы из старинного, прошлого века дома, где бывали Чайковский, Андрей Белый, Зайцев, где Бунин познакомился с Верой Николаевной Муромцевой, где жили актеры театра Мейерхольда, и на меня глянет грязная коммерческая автостоянка, устроенная на территории великолепного дворца XVIII века князей Бобринских, где бывал Пушкин. Об этом свидетельствует мемориальная доска, она же сообщает, что дворец охраняется государством, чиновники которого, узаконив стоянку, вместо охраны предпочли уничтожение дворца.