Садовник

Мигель понимал, что будет вынужден арестовать его, как только в городе установится нормальная власть. Формальных поводов было два — кладбищенский вандализм и хищение. О том, что немой садовник распоряжается имуществом семьи Эсперанса, гудел весь город.

Но главное, Мигель уже изучил свежие работы герра Фрейда и понимал, что посадка семечка в рот может означать и замещение введения спермы в совсем другой орган, и когда восемнадцатилетний, определенно задержавшийся в развитии Эстебан все-таки созреет в половом смысле, может произойти самая неожиданная трансформация его и без того больного сознания. И все-таки ему было стыдно. Ведь за два года войны Мигель повидал куда более опасных монстров, и ничего — все на свободе и даже при власти.

А потом наступило 1 апреля 1939 года. Вошедший в Мадрид Франсиско Франко Баамонде официально объявил о своем полном триумфе, в городе снова появился сбежавший два года назад алькальд сеньор Рохо, а Мигель снова позабыл обо всем, кроме злобы дня.

Во-первых, у него сразу потребовали отчета обо всех незаконно проведенных реквизициях и прозрачно намекнули, что каторга Мигелю обеспечена. Во-вторых, кое-кого в городе категорически не устраивала проведенная Мигелем колоссальная работа по идентификации горожан, расстрелянных проходившими через город войсками. И теперь сеньор Рохо прямо требовал передачи лично ему в руки всех документов, хоть как-то затрагивающих интересы нашей доблестной армии и патриотов из бывшей «Испанской фаланги». И, в-третьих, все с тем же напором алькальд потребовал отдать ему все бумаги, касающиеся деятельности левых группировок, для проведения открытого и масштабного политического процесса над преступным республиканским режимом.

Мигель хорошо понимал, что это значит, — чистки шли уже по всей стране, но у него были совсем другие планы.

В начале апреля из франкистской военной прокуратуры на его имя пришло требование о помощи в поимке Сесила Эсперанса. Уже начавший вставать с постели Мигель с трудом, но добрался до комендатуры, созвонился с армейскими следователями и узнал, что Сесилу вменяется крупное хищение денежных средств и что, по оперативным данным, мошенник где-то здесь, в городе, и готовится к спешному отъезду.

Это был уникальный шанс, и хотя Мигель пока не представлял, как добиться от немого садовника свидетельских показаний, он понимал, что политических препятствий для привлечения Сесила к ответственности за убийство старшего брата теперь нет. Но вот сделать это было некому.

Полиции как таковой в городе не имелось, расквартированный здесь для поддержания порядка взвод из полка подполковника Диего Дельгадо начальнику полиции не подчинялся, да и само положение Мигеля Санчеса было неясным. По состоянию здоровья он исполнять свои обязанности не имел права, а замену все не присылали.

Он отправил алькальду письменный запрос на выделение людей для поимки Сесила Эсперанса и Себастьяна Хосе Эстебана, но ответа не дождался. Тогда он обошел бывших членов комитета самоуправления, но на разговор с ним решились только двое, да и те прямо сказали, что теперь, когда власть в городе снова принадлежит алькальду, они вмешиваться в городские дела не станут — боятся. И тогда Мигель снова взял свой вырезанный из подпорки костыль и отправился к усадьбе семьи Эсперанса один.

***

Себастьян торопился. Многое менялось на глазах, а он должен был успеть.

Сильно изменился повзрослевший и заматеревший за два года отсутствия молодой сеньор Пабло. Садовник сразу, едва глянул на него, понял, что Пабло уже приходилось убивать и ему это нравится. Даже теперь, вернувшись домой, он все еще грезил о былом, а потому быстро нашел себе товарищей, выкупил у военных и подремонтировал некогда принадлежавшую полиции «Испано-суизу», стал исчезать по ночам и возвращался только под утро, пропахший кровью, винным перегаром, порохом и пряными ароматами бесчисленных соитий.

Он определенно вырос из маленького грота у маленького пруда, и Себастьян был даже вынужден выделить ему часть каскада прудов и теперь спешно досаживал по берегам колючие лианы и яркую, изобильно и назойливо цветущую магнолию.

Повзрослела и расцвела и сеньорита Долорес. Себастьян приглядывался к ней около месяца и не мог не признать — лучшего цветка в этом саду еще не было. Даже ее дядя и кузен часто и подолгу не могли оторвать взгляда от ее танцующей, завораживающей походки. Трепетная, нежная фиалка все еще отражала некоторые черты ее характера, но именно некоторые, и садовник порой не спал ночами, мысленно перебирая всевозможные сочетания цветов и кустарников, могущих отразить все великолепие этого божественно красивого и грациозного существа, и каждый раз признавал, что создавшего ее господа превзойти невозможно.

Но более всего тревожил Себастьяна сеньор Сесил. Он вообще перестал ходить на свой участок, пусть и без платанов, и определенно был не в себе.