Садовник (сборник)

– Аванс остается у автора, поскольку сценарий соответствует синопсису, – обрадовала я собравшихся. – И все авторские права на сценарий тоже у нас.

– А что же остается нам? – поинтересовался продюсер.

– Вам – название «Пестрые сумерки». Я его в книге Людмилы Марковны нашла.

– За пятнадцать тысяч долларов только название? – ужаснулся продюсер.

– Да, – твердо сказала я.

Валера смотрел куда-то в сторону и явно тяготился беседой.

Людмила Марковна скорбно кивнула.

И единственная мелодрама в творческой биографии Валерия Залотухи получила название «Тайная жизнь Анны Сапфировой».

Когда Валера закончил роман «Свечка» и дождался доброго отзыва от издательства, ему стали снова приходить в голову идеи и сюжеты сценариев. «Может, позвонить Сереже Сельянову… Может, позовем в гости Сережу и Наташу Мокрицких…» – вспоминали мы приличных продюсеров. Но почему-то не звонили и не звали.

У нас дома телевизора не было, а на даче у мамы был. Иногда мы видели на экране Володю Хотиненко. Он сидел в президиумах, в первых рядах доверенных лиц, участвовал в ток-шоу. «Смотрите, ваш Хотя», – восклицала мама. «Зачем ему это надо, Валерий?» – спрашивала она.

Ток-шоу были не про салаты оливье, и было совсем не смешно. Валера отворачивался от телевизора и выходил из комнаты.

«Ты знаешь, я придумал пьесу. Попробую написать, – сказал мне Валера за пару недель до рокового диагноза. – В театре сейчас жизнь намного интересней, чем в кино. И режиссеры яркие появились…»

Пьесу Валера написать не успел. А последний фильм, который мы смотрели, был «МЭШ» («Военно-полевой госпиталь») Роберта Олтмена. Валерий Залотуха этот фильм очень любил и пересматривал много раз.

– Блеск! – реагировал он на остроумную реплику героя фильма. – Ты посмотри, как блестяще сделано! – показывал Валера на маленький экран айпэда. – Какой класс!

И, смотря старый фильм великолепного американского режиссера, русский писатель и драматург укреплял свой дух, набирался мужества и радовался хорошему кино, которое, как всякое большое, настоящее искусство, не стареет.

Елена Лобачевская

После войны – мир

Это, наверное, раннее утро или вечер – солнца нет, но светло. Между огородами с отцветшей картошкой и приземистыми двухэтажными домами и сараями лежат на высокой насыпи рельсы железной дороги. Дома по одну сторону путей кирпичные, по другую – деревянные. Людей почему-то нет ни на огородах, ни около домов и сараев. Или их вообще нет, или они спят.

От огромного неживого террикона шел паровоз без вагонов. Он тяжело и шумно дышал, пуская вверх клубы серого дыма, напряженно, с хрустом работая стальными суставами.

И в эти, все заполняющие звуки машины вклинились другие звуки, похожие. Это человек. Где он? Было слышно, как человек дышал – как паровоз, только тише.

Паровоз набирал скорость: теперь он дышал часто и мощно, как сильный бегун.

И человек, видно, тоже набрал скорость – он тоже дышал часто и мощно. Он был сильный бегун.

Паровоз раздраженно и угрожающе загудел, пуская пар, предупреждая.

– Би-би-и-и! – пронзительно и тонко закричал человек. Он тоже предупреждал. Вот он! Он бежал навстречу паровозу и сам изображал паровоз: согнутые в локтях руки ходили наподобие шатунов взад-вперед. Человек увидел идущий навстречу паровоз и вновь встревоженно предупредил:

– Би-би-би!

Паровоз гудел не переставая и пуская пар, не в силах уже ни остановиться, ни даже сбавить скорость.

Лицо человека внимательно и тревожно. Он тоже не в силах был уже ни остановиться, ни даже сбавить скорость. Их разделяло совсем немного… Сейчас произойдет страшное…

И вдруг паровоз сошел с рельсов и, громыхая железом, спустился с насыпи на твердую глинистую землю. Он не снизил скорости и, успев пробежать с грохотом по земле метров двести, взобрался на насыпь и пошел дальше по рельсам, оставив человека позади.

Усталое и немолодое большое лицо человека с высокими залысинами спокойно: маленькие прозрачные глаза смотрят только вперед. На груди его, на кителе без погон позвякивают прицепленные кое-как медали и значки. Он в широких измятых и грязных галифе, но без сапог – на ногах подвязанные бечевкой галоши. В лице его, в глазах – навсегда обретенное счастье…

…Борис просыпается от стука закрывшейся двери. Напротив высокой металлической кровати, на которой он лежит, окно. В окне – белое утро, и видно, как мимо проходит мать, одетая поверх старенького платья в серый пиджак спецовки. Одной рукой она прижимает завернутый в газету шахтерский обед – тормозок, другой – привычно сильно взмахивает при ходьбе. Она уходит. В окне остаются лишь неподвижный корявый ствол тополя, дощатая серая стена сарая да утреннее белое небо.