Садовник (сборник)

По лестнице с грохотом скатился и выскочил на улицу Вилипутик, на ходу подтягивая штаны. Лицо его было по-прежнему невозмутимо.

– Брата лупцуют, – объяснил он, хотя его никто и не спрашивал.

– Господи, свалились на мою голову! Полосатики и есть полосатики! Кормишь, поишь их, одеваешь, а они мать родную скоро зарежут, – прорывались причитания матери сквозь сочные удары ремня.

Следом под крики матери скатился Рыба, подтягивая штаны и морщась, слегка приплясывая от боли. Под глазом у него был здоровенный синяк, а верхняя разбитая губа до смешного толста. Ему надо было на ком-то сорвать злость, и он налетел на Мишку.

– Чего же ты?! Чего же ты не прикрывал? Ты не видел, как он сзади подбежал, ты ж с ним, с Рыжим дрался!

– Я? Я и с Рыжим дрался, и с Тарасом. Это только ты бегал и кричал!

– Я?

– Это вы получили, потому что нам ничего не сказали, – прервал их Вилипутик и продолжил назидательно: – Нельзя маленьких обманывать… – закончить он не успел, так как получил звонкую оплеуху от брата.

– Чего ты дерешься, он правду сказал, – вступился за Вилипутика Петька.

– И ты захотел?! – заорал Рыба, подбегая к нему.

– Захотел! – закричал Петька в ответ, показывая, что он ничего не боится.

– Кончайте вы, – остановил их тихо Витька.

Он появился совсем неожиданно. Рука его была замотана тряпкой, лицо обожжено, в ссадинах.

Все замолчали.

Взгляд Витьки встретился со взглядом Серого.

– Зачем ты вышел?.. – тихо спросил Витька.

Серый опустил глаза.

– Зачем ты вышел? Зачем ты вышел? – повторял Витька, идя на Серого, и вдруг схватил его за воротник рубахи замотанной в тряпку рукой и, повторяя срывающимся голосом: «Зачем ты вышел? Зачем ты вышел?!» – затряс его.

Голова Серого запрокидывалась назад и падала вперед, как на тряпичной жалкой кукле. Витька оттолкнул его и кинулся в подъезд.

Вновь наступила тишина.

К дому быстрым, даже торопливым шагом подошел солдат, высокий, красивый, в ладно сидящей гимнастерке, с двумя орденами Красной Звезды на груди. На плече – вещмешок. Заметив детей, солдат пошел медленнее и остановился в нескольких шагах, стал растерянно всматриваться в лица. Похоже, солдат искал кого-то среди них, но не мог найти. Его глаза беспомощно скользили по лицам.

– Юра? – спросил он тихо.

Юрик опустил глаза и спрятался за спину Рыбы.

Первым все понял Вилипутик:

– Вы – дядь Ваня Платонов, Юриков отец?

Солдат кивнул странно, по-птичьи, по шее катнулся кадык.

– Не пугайтесь, живой он. Вот он стоит. – Вилипутик указал пальцем на Юрика, который стоял за спиной Рыбы.

Солдат удивленно смотрел на Рыбу.

– Да не я это, – с досадой сказал Рыба и отошел в сторону. – Вот он, ваш Юрик.

– Юра, – говорит солдат с каким-то горловым клекотом, становится перед Юриком на колени, зажимает его лицо ладонями и часто повторяет: – Сынок… сынок… сынок… – Он подхватывает Юрика на руки, прижимает к себе и говорит радостно: – Ну вот я и увидел тебя… И ты меня увидел… Теперь будем жить вместе!

– А мать на работе, – отвечает, не глядя на отца, Юрик.

На шахтах в начале всякой дороги и в конце – терриконы, горы шахтерского пота. Серый и Борис быстро взбираются на крутую гору. Порода под ногами местами размыта дождями до глубоких поперечных трещин. И чем выше, тем тяжелее идти и дышать кислым воздухом перегорающей внутри себя породы, но они идут быстрее и быстрее, а потом начинают бежать, чтобы скорее достичь вершины. Под рубахой Бориса скачет вверх-вниз банка.

На вершине они замирают, глотая воздух, подставляя себя вольно гуляющему здесь ветру.

– Во-он наша шахта, во-он «пятая-бис», – Серый показывал на почти невидный в дымке террикон – так далеко ушли они от дома.

Борис поднял голову и, щурясь, посмотрел на слепящее, набравшее свою полную силу солнце. Он смотрел неотрывно и уже не щурился, видя его золотой диск, и лицо Бориса вдруг исказилось обидой и ненавистью.

– Сожги!!! – закричал он вдруг вверх. – Сожги десятника!! Сожги мамкиного десятника!

…Они сидят тихо на терриконе и смотрят вниз. Они видят всю землю. Они видят поле с созревшим, наполовину скошенным хлебом, видят пестрые лоскуты картофельных огородов, видят маленькие сады, видят шахты с такими же терриконами, видят фабрики и заводики, видят дороги… И везде люди. Сверху их можно сравнить с муравьями. Их можно сравнить с муравьями и потому, что все они – работают. На полях они убирают хлеб, на огородах копают картошку, в садах собирают яблоки. Крутятся шахтные колеса, опрокидываются вагонетки с породой на вершинах терриконов, а из ворот шахт выходят паровозы, груженные углем, дымят фабричные трубы, на заводах рабочие таскают какие-то тюки, а на стройках носилки с раствором и кирпичи – люди строят дома, чтобы в них жить, и живут в них, чтобы работать. По узким дорогам бегут редкие машины, а где-то далеко, кажется, пропылили два мотоцикла… По дороге мимо деревянных домов идут люди, много людей. Над головами плывет гроб. Впереди – венки, на большой красной подушке три или четыре медальки.