Садовники Солнца

Опять «стена славы». Одно из авторских свидетельств приближается, занимает чуть ли не весь объем изображения. Фамилия автора: Дашко. Суть открытия или новшества: метод непрерывного матрицирования сплавов.

Тишина в зале Совета стала зловещей.

Все еще оставалось непонятным, однако предчувствие какой-то унизительной правды буквально витало в воздухе.

Но вот в объеме изображения появилось небольшое здание, увенчанное ажурной вышкой.

— Седьмой филиал Мирового Коллектора, — пояснил за кадром Илья. Обслуживает нашу зону.

И уже к темноволосой девушке-оператору:

— Службу Солнца интересует, кто из посторонних лиц пользовался личными фондами памяти Сабирова, Ашкинази, Готвальда…

Он перечислял фамилии дальше. Четыре, семь, десять, четырнадцать. По залу прошел ропот.

«Поняли», — подумал Илья.

Он поискал в полутьме Дашко, — где же он сел? — но ничего, кроме десятков голов, не увидел. «Тебе, наверное, сейчас очень стыдно, сосед. Не такого ты фильма ждал, не такого. Да, мы прощаем ошибки. Охотно, всегда. Но не прощаем подлости».

Он прислушался к своему комментарию.

— Кодекс Совести, — пояснял он с экрана, — не возбраняет пользоваться чужими фондами памяти. Однако на практике такое бывает нечасто. Личное не без оснований считается неприкосновенным. Поэтому Служба Солнца с некоторых пор ведет регистрацию всех запросов, поступающих не с браслета владельца фонда. Наша статистика показывает: такие запросы поступают, как правило, от родственников, близких друзей, историков и биографов, разумеется, с разрешения владельца и, конечно, от… ревнивцев обоих полов.

Зал молчал.

В объеме изображения на стол оператора легло четырнадцать фиолетовых кристаллов.

— Это личные фонды тех людей, которых вы назвали, — сказала девушка-оператор, с интересом разглядывая Илью. — А вот реестр запросов посторонних лиц по данным фондам.

Вереницей поплыли фамилии.

Илья вспомнил, как, уже будучи готовым ко всему, он все-таки вздрогнул от гнева и омерзения, едва взглянув на тот документ. Реестр буквально рябил фамилией соседа. У некоторых, в том числе и Гуго, Дашко рылся в «памяти» чаще самих хозяев фонда.

— Довольно! — громыхнул чей-то требовательный голос. — Дайте свет.

Шел последний кадр.

Крупным планом лицо Гуго.

— Нет, пользоваться фондом не разрешал. Он не был моим другом, говорит Гуго и губы его складываются в презрительную полуулыбку. Может… ревновал?

Обрушив с грохотом подставку для цветов, впереди вскочил Дашко:

— Я… Это были бросовые идеи! — закричал он. — Идея еще не все… Надо уметь ее реализовать…

Потрясенный зал молчал.

Дашко нагнул голову, будто собирался кого-то боднуть, резко повернулся к Илье. Глаза его побелели от бешенства.

— Ты не человек, — прошипел он. — Ты — дьявол!

Он сорвался с места и бросился вниз, перепрыгивая через ступени. Разогнавшись, Дашко чуть было не влетел в объем изображения, но в последний миг испуганно шарахнулся в сторону выхода.

Люди сидели неподвижно. Лица у них были строгие и печальные, будто в этом торжественном зале только что у них на глазах погиб человек.

Чтобы освободиться от навязчивых мыслей о Дашко и злополучном просмотре, Илья достал кристалл с личными записями Анатоля. Коллектор прислал копию давно, недели две назад, и он время от времени слушал эти отрывки: сопоставлял их, выискивал скрытые зерна информации, старался представить события, которые предшествовали записям.

Илья повернул головку воспроизводителя. Послышался чуть хрипловатый знакомый голос:

«Она непонятная. То ласковая, свободная, игривая, как домашняя рысь, что живет у Калия. Тогда я чувствую себя раскованно и легко. Но всякий раз ее что-то пугает во мне. Она замыкается. Речь ее становится резкой, насмешливой, даже враждебной. Не возьму в толк — что пугает ее? Возможно, неустроенность моей души?

Не знаю, кто сказал: „Страсть — опьянение ума“. Одно ясно: он был холоден, этот человек. Как рыба. То, что творится сейчас со мной, ни в коей мере нельзя сравнить с опьянением. Это безумие. Это черный огонь, съедающий мою плоть. Я мало сплю, плохо контролирую свои действия. Может, это пугает Ирину?

Я впервые бит. По лицу. И поделом. Вышло очень некрасиво, на людях. Я получил сполна. И за „тоску по женщине“, и за то, что „плохо контролирую свои действия“. В комнате нас было пятеро… Ирина принесла целый ворох бумаг — глубинные проекции берега Днепра, где будут обитать мои „Славяне“. Она разрумянилась от быстрой ходьбы… Она была такая красивая, такая желанная.

Потрясенный, я увидел в Ирине то, чего недоставало моей суперкомпозиции — ее запев, зачин, пролог.