Садовое товарищество "Металлург"

Срываюсь на бег, настроения объясняться нет. Да и знаю уже примерно, что будет говорить – проходили.

– Жопа… всё бы хорошо с этой магией, но вот право сильного никто не отменял. Надавит вот такая соплюшка Силой – осознанно или нет, и вот ты уже стоишь навытяжку. Да не потому, что боишься, а потому, что инстинкты!

– Ладно ещё, оборотни, будь даже сто раз альфы, так не могут. На меня, по крайней мере – друг друга-то запросто строят.

– Хреново… и не только потому, что лично меня могут построить такие вот Даши, Кочергины и Юрии Ивановичи. Сколько их? А бог весть… Может, только трое, а может и побольше сотни, просто не знаем пока.

– И ладно Зинпална, она по всем параметрам Старшая – возраст, должность, мозги, знания… порядочность, наконец. Кочергин тоже на своём месте. Даша… хрен её знает, куда подростковые гормоны заведут.

– А если у кого ещё прорежется? У того же Костыля… Мать моя… а ведь он и есть альфа, для полутора десятков оборотней примерно! Не самый умный, ох не самый… даже на фоне остальных оборотней. Но других, умных, командирами к ним не приставишь, ибо инстинкты!

– Получается, что правят в общине не самые умные и умелые, а самые… сильные? О-хо-хо… этак и рабовладельческого строя с каннибализмом докатиться можем.

На Заводе для меня давно выделе уголок в слесарке, даже инструменты подобрали, чтобы не таскал их туда-сюда с Госпитальной мастерской. Поправив руны, выеденные на плоскости лезвия серебряной проволокой. Проверил нагинату в действии.

– Сильно, – одобрил дядя Коля, пыхнув неизменной самокруткой. Став тэнгу[4], он не слишком-то изменился внешне, только помолодел лет до тридцати на глазок. Привычки остались те же самые, разве что стал всерьёз учиться обращению с холодным оружием у Соколова. Хотя в последнее время охладел как к холодняку, так и к сенсэю.

Всё такой же чернявый, носатый, нескладный и некрасивый… но очень обаятельный, особенно когда улыбается. А что крылья за спиной, которые порой мешаются… мелочь, право слово.

Тем паче, Зинпална уверенно говорит, что этот облик у него промежуточный. Вскорости проявится у него ещё и облик нормального ворона и нормального человека.

– Можно?

Отдаю нагинату, и дядя Коля крутит её неожиданно легко и умело, проделав несколько незнакомых приёмов.

– Фехтование на карабинах, – поясняет родич, заметив удивление, – в армии нас серьёзно таким вещам натаскивали.

Хлынувший с неба холодный ливень заставил нас зайти под навес.

– Паскудство, – обозначил погоду один из работяг-ёкаев – так мы, вслед за подкованной в аниме детворой, называем тех, чья видовая принадлежность непонятна. Конкретно у этого синяя кожа и слегка выпученные глаза, навевающие мысли не то о происхождении от рыб, не то об утопленниках.

– Сделаешь мне такую же, только по руке? – Просит дядя Коля.

– Да не вопрос, – пожимаю плечами, – как время будет свободное. Только его, сами знаете. Да и Захарыч…

– Захарыч и просил, – перебивает родич, – по металлу этот цверг[5] работает получше тебя, руны твои интересны.

– Я ж показывал?

– Так же делаем, тюль в тюль, но выходит не то. Хуже. У Захарыча ещё ничего, а у меня вот ни хуя.

Чувствую себя польщённым – надо же, хоть где-то я незаменимый спец! Подозреваю, ненадолго… да и скорее всего, видовая особенность… но всё же.

– Дядь Коль, ты говорил, у тебя машинка есть?

– Садись давай! – Мгновенно оживился тот. Слабостью родича (помимо любимой супруги и табака) было парикмахерское искусство. Особых высот он не достиг, но стричь любил, и почему-то больше всего – под бокс.

– Ручная, – похвастался, начиная стричь, – американская ещё, по ленд-лизу пришла.

– Антиквариат.

– А то… ну всё, глядись в зеркало.

– Видна рука мастера, – кривлю душой, глядясь в облупленный осколок зеркала, поставленный на токарном станке. Нет, к качеству стрижки претензий нет…

Просто… не идёт. Большие глаза, широкие скулы и маленький подбородок…

– Вьетнамец-полуэльф на призывном пункте. Бля… самому тошно.

– Спасибо, дядь Коль.

– Обращайся.

* * *

Зажав рот ладошкой, Вера Заева сдавленно хихикала, наблюдая за невиданным зрелищем.

– Чтоб я… ещё раз… – писклявым голосом сказало странное существо, наклонившееся над ручьём, и начало материться.

– Ой… – Вера вывалилась на поляну, – Сань… нет, не превращайся пока! Ой… я тебе тогда прощу ту оплошность…

Стриженный практически налысо енот, с нависшим над глазами чубчиком, уселся на бревно, свесив лапки и печально уставившись на женщину.

– Цирк, бля…

Глава 4

– Когда весна придет, не знаю.[6]

– Пройдут дожди… Сойдут снега…

– Но ты мне, улица родная, И в непогоду дорога.

– Но ты мне, улица родная,

– И в непогоду дорога.

– На этой улице подростком

– Гонял по крышам голубей,

– И здесь, на этом перекрестке,

– С любовью встретился своей…

Закончив петь (не слишком стройно, но прочувствовано), мужчины некоторое время постояли, нетрезво прощаясь, и наконец разошлись по домам.

– Жрать давай! – Грозно, как ему казалось, рявкнул невысокий цверг, усаживаясь за стол и бухая по столешнице сухим, но весьма увесистым кулачком.

– Бамм! – Звучно ударился половник о голову.