Сады диссидентов

И это было бы только правильно – потому что тут и впрямь все чувствовали себя именно в гостях у Арчи. Самые разные посетители бара, вопреки их собственным желаниям, находились под влиянием Арчи, можно даже сказать, были у него в кармане, а Роза – не меньше, чем все остальные. К тому же она имела дерзость полагать, что все-таки не остается для него невидимкой, что он даже неравнодушен к ней. Поэтому в тот день, когда течение разговора занесло Арчи туда, где он и нашел свое удачное определение, Роза решила, что пора сделать признание, пора в некой юмористической форме раскрыть ему свои чувства.

– Товарищество, – повторила она и пересела поближе, на соседний табурет. – Тут я с вами согласна, Арчи, кто бы что ни говорил. Вы и я – вот парочка настоящих нераскаявшихся товарищей.

Арчи состроил недовольную бульдожью гримасу и поднял кверху пухлый палец.

– Но-но, поосторожней, Роза, не надо вырывать мои слова из контекста!

Но Роза и не думала униматься. Теперь ее единственным пороком (пристрастие к виски конечно же – не в счет) стало наблюдение за Арчи на грани взрыва. А мысль, что взорваться он может в ее направлении, просто будоражила.

– Мой дорогой Арчи, я лишь хотела сказать, что есть что-то обнадеживающее в том, что вы или Гарри всегда готовы угостить всех присутствующих выпивкой. Есть в этом, по-моему, что-то от лозунга “от каждого – по способностям, каждому – по потребностям”…

Она подняла стакан, Арчи задумчиво повторил ее жест, а потом сощурился, как бы задумавшись: уж не одурачен ли он?

– Не уверен, что уследил за вашей мы…

– Возьмем всю атмосферу этой таверны, – продолжала Роза, которая решила: так уж и быть, она сыграет свою роль перед невидимыми зрителями, скрытыми за огнями рампы, и перестанет быть молчаливой статисткой. – Это же атмосфера святилища, здесь в помине нет грабительского рыночного духа! Как там сказано? “После того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда…”[21]

– Хоть я кое-что и понял в этой вашей тарабарщине – а понял я совсем мало, – уж лучше бы я вовсе ничего не понимал!

Арчи произнес эти слова с прежним жаром, словно торжествуя от сознания собственного святого невежества. Публика разразилась одобрительным смехом – и гораздо громче, чем можно было ожидать от такой малочисленной кучки выпивох.

Роза продолжала натиск, несмотря на бурное веселье вокруг, но теперь решила сосредоточиться на одном только Арчи. Черт с ними, со слушателями! Она давно уже лишилась собственных слушателей.

– Лучше посмотрите правде в глаза, Арчи. Уж я-то с первого взгляда узнаю коммуну! Шила в мешке не утаишь.

– Не надо здесь такие речи вести, – зашипел тот в ответ. Запасы его ярости, похожи, были неистощимы.

– Да-да, я коммунистка – приглядитесь ко мне хорошенько. Я – женщина, я – коммунистка, и я запала вам в душу. Я же все вижу по вашим глазам – ведь недаром я целую жизнь прожила.

– Замолчите сию же минуту!

Арчи с заговорщическим видом подался к Розе, опустив голову, и быстро обвел взглядом зал, высматривая, нет ли среди собутыльников “крота”, доносчика. Но, похоже, никто ничего не заметил и не услышал. Сноуден, Пивник, Хефнер, Ван Ранселер – все они походили на выключенные автоматы, на марионетки с обрезанными нитками: они оживали только тогда, когда Арчи обращался непосредственно к ним.

– Я люблю вас, – снова заговорила Роза.

Он дернул ее за рукав, пытаясь стащить с табурета. Голова вращалась, будто на шарнире, седые волосы бешено мотались туда-сюда. Губы от волнения будто втянулись внутрь.

– Идите сюда! Сюда! Там нельзя такие разговоры вести.

Роза оказалась в служебном помещении вроде кладовки, где стояли картонные коробки с бутылками, и пустыми, и полными, а с потолка свисала голая электрическая лампочка.

– Ну, теперь послушайте.

– Обнимите меня.

Мясистая ладонь Арчи все еще лежала на ее предплечье. Но теперь он вдруг отдернул ее, будто обжегся.

– Вы только меня неправильно не поймите, Роза. Вы очень привлекательная дама, но – Госссподи! У меня ведь жена есть.

Роза знала все, что хотела – и даже больше, – про слезливую и визгливую Эдит, знала и горькую правду о его домашнем быте, от которого этот человек бежал каждый день: об опостылевшем холодном беконе и яичнице на завтрак, о спевках за расстроенным пианино, – словом, о тех вещах, которые сделались невыносимыми даже для его притупленных чувств. Но как же дать ему понять, что она все это уже проходила, что она давно оставила надежды увести хотя бы одного мужчину у законной жены? Она была бы вполне довольна, если бы Арчи просто пообнимался с ней. Или закрутил бы с ней тайный роман. И все-таки – как же дать ему понять это – и в то же время не разрушить дотла тот маленький замок грез, который он построил вокруг собственного отчаяния?