Сады луны

— Нет. Шпион, наверное. Знаком с воровским ремеслом. И потом, у него есть… способности.

— Так он ясновидец?

Неизвестно почему, но слово «ясновидец» заставило девчонку вздрогнуть. У нее побледнело лицо. «Где ж тебя успели так напугать?»

— Скорее всего, ясновидец, — дрожащим голосом ответила Печаль.

Сержант оторвался от карты.

— В таком случае отправляйся и проследи за ним.

Девчонка рассеянно кивнула и нырнула в уличную толпу.

Сержант прислонился к борту повозки. Его подопечные, перевоплотившиеся в ремесленников, выглядели не самым лучшим образом. Ходунок сражался с камнями мостовой, размахивая киркой, как боевым мечом. Каменные осколки летели во все стороны; прохожие едва успевали пригибаться, а если не успевали, то награждали усердного работника проклятиями. Еж со Скрипачом притаились за тачкой, вздрагивая от каждого удара кирки баргаста. Колотун стоял неподалеку, жестами направляя прохожих на другую сторону улицы. Говорить он уже не мог — охрип, переругиваясь со стариком. Старика угораздило появиться здесь вместе со своим ослом, тащившим на спине тяжеленную корзину дров. Сейчас полешки валялись на земле, а старик и его осел исчезли из виду.

«Неплохое заграждение для всех прочих телег», — подумал Бурдюк, разглядывая дрова.

Что ж, усердие и умение — вещи разные. Наверняка в Даруджистане хватает усердных, но растяпистых ремесленников. Так что его ребята вполне вписались в общую сутолоку городской жизни.

Взвод Бурдюка приплыл в Даруджистан глубокой ночью, и уже через час Скрипач с Ежом где-то раздобыли повозку, груженную камнями. Правильнее сказать, украли, но сержант предпочитал не вдаваться в подробности. Повозка и камни — лучшего для их дела не придумаешь. Правда, что-то не давало сержанту покоя, но он запихнул тревожные мысли в самый дальний угол своего разума. Он солдат, а солдат выполняет приказы. Ему приказали сделать так, чтобы в нужное время на главных улицах Даруджистана воцарилась полнейшая неразбериха. И она воцарится.

— Хорошо, что мы додумались ставить мины под видом починки дороги, — сказал Скрипач.

Иногда, чтобы скрыть тайное, его лучше делать на виду у всех. И в самом деле, никто из горожан даже не спросил, с чего это они избороздили крепкую и не нуждавшуюся в починке мостовую. Скрипач оказался прав.

Камни возвращались на место, только теперь под ними лежали «гостинцы» морантов, спрятанные внутри кирпичей из обожженной глины. Чего уж проще?

Мысли сержанта вернулись к девчонке. Быстрый Бен и Калам все же убедили его, что без нее им будет намного легче. Печаль отправилась вместе с остальными «чинить» дорогу. Правда, ворочать камни ей силенок не хватало. Болталась возле повозки, беспокойно озираясь по сторонам. Послав ее следить за толстяком, сержант почувствовал некоторое облегчение.

Бурдюк в который уже раз задавал себе все тот же вопрос: что погнало на войну пятнадцатилетнюю девчонку? Ответа он так и не находил. Сержанту не удавалось проникнуть глубже и разглядеть за обличьем девчонки-подростка расчетливого, хладнокровного убийцу. И мертвые, совсем не детские глаза принадлежали не Печали, а тому убийце, жившему в ней. Бурдюк старался убедить соратников, что девчонка — такой же человек, как и остальные, только огрубевшая на войне. Однако его все чаще одолевали сомнения. Он ведь почти ничего не знал о новобранке. Оказывается, она умела править рыбачьей лодкой. Возможно, родилась в какой-нибудь рыбачьей деревушке. Но стоило им приплыть в Даруджистан, как Печаль тут же повела себя совсем по-иному. Глядя на ее уверенную манеру держаться, можно было подумать, что она росла не среди рыбаков, а в богатой семье. Она не робела, не стеснялась, как будто всю жизнь жила в Даруджистане.

Сержанту вновь вспомнились слова Быстрого Бена. Здесь не все так просто. В пятнадцатилетней девчонке, пусть даже огрубевшей на войне, все равно остается жить юное существо. Бурдюк вспомнил, с каким хладнокровием Печаль расправилась с пленными близ Натилога. Разум сержанта словно разделился надвое. Одна часть говорила: «Нет ничего удивительного, что в свои пятнадцать лет Печаль так самоуверенна. К тому же она не дурнушка и знает об этом». Другая часть отмалчивалась, но когда поднимала голос, ее рассуждения пугали Бурдюка: «Говоришь, она молодая? Да приглядись повнимательнее. Она стара, очень стара. Ее шаги по земле начались в незапамятные времена, когда луна была кроваво-красной. У нее непроницаемое лицо, и, когда она смотрит тебе в глаза, Бурдюк, ты ни за что не угадаешь ее мыслей».

У сержанта вспотели лицо и шея.

«Чепуха!» — мысленно ответил он другой части своего разума.

Стоит дать страху слабину, стоит пойти на поводу у отчаяния, и они тут же начнут верховодить. Но если бы страх и отчаяние были связаны только с этой девчонкой. Бурдюк боялся себе признаться, что устал от нескончаемой войны, от вероломства и предательства внутри империи. Он устал спрашивать, нигде не находя ответов.